Владимир Новиков - Александр Блок

Драматизм сгущен, но не выдуман: мать и отец после его рождения уже не сойдутся. На Рождество отец приедет посмотреть на сына и первый вопрос будет: какого цвета глаза? Подойдет к спящему младенцу и начнет поднимать ему веки. Начнутся ссоры, он поселится у своей родни возле Дворцового моста и потребует, чтобы жена приходила к нему ежедневно. Уедет в Варшаву, вымогнув у нее обещание приехать к нему весной. Но вскоре получит письмо о том, что она не приедет никогда.

Сын будет помнить его, по собственному признанию, «кровно», будет с ним встречаться, переписываться, но в разговор с душой отца вступит только тогда, когда та упокоится навеки:

И только преклонив колениНад самой грудью мертвеца,Увидел он, какие тениЛегли вдоль этого лица…

Он поймет его — стихами. Подключив лермонтовскую музыкальную тему к пушкинскому настрою «Возмездия»:

Он, утверждая, отрицалИ утверждал он, отрицая.………………………………Он ненавистное — любовьюИскал порою окружить,Как будто труп хотел налитьЖивой, играющею кровью…

Александр Львович Блок был, что называется, противоречивой личностью. Мятежно-творческий дух его не вмешался в избранную карьеру. Был ли он одарен художественно? Неведомо. Считался талантливым пианистом, любил Бетховена и Шумана, то и дело наигрывал на фортепьяно фрагменты рубинштейновского «Демона». Но чужая музыка не давала утоления душевной муке, не несла гармонию в жизнь. Во время совместного с юной женой музицирования он мог накинуться на нее с кулаками за неверно спетое место в романсе…

Исполнительство — счастливый удел самоотверженных натур. Амбициозный же эгоцентризм может быть укрощен только созиданием нового, небывалого.

И для литературы Александр Львович — не автор, но персонаж. Увлеченный Лермонтовым и Достоевским, он сам чуть было не угодил в прототипы к великому романисту. Об этом говорила тетя поэта, Мария Андреевна, со слов тех, кто бывал на вечерах Анны Павловны Философовой. Там молодой юрист и обратил на себя внимание писателя. «Похож на Байрона», — то ли повторил, то ли додумал за Достоевского автор «Возмездия», а от себя добавил:

Потомок поздний поколений,В которых жил мятежный пылНечеловеческих стремлений, —На Байрона он походил,Как брат болезненный на братаЗдорового порой похож.

Да, для одаренного сочинителя литература — спасение и здоровье, а нетворческая «литературность» в крови, в образе жизни и поведении — опасный недуг. Любимым писателем Александра Львовича был Флобер, мученик стиля. Его лаконизму, его беспощадной словесной дисциплине Блок-старший стремился следовать и в трудах по правоведению, и в большом неоконченном сочинении «Политика в кругу наук», где разработал свою классификацию отраслей знания. Но стиль по-настоящему нужен только в поэзии и прозе, где он соединяет мысль с чувством, создает ускоряющую тягу для читателя. В трудах узкоспециальных словесная виртуозность делается излишеством, необязательным украшением, а то и раздражающим препятствием. Профаны научных книг не читают, а для посвященных уместнее тот язык, который в настоящий момент принят в их узком кругу.

Александр Львович потом не воспрепятствует переходу сына с юридического факультета на филологический и продолжит посылать ему по 300 рублей в год. Но «Стихов о Прекрасной Даме» не Поймет и не оценит.

Как всякий эстет, окажется невосприимчив к истинной новизне. Как кровно близкий человек, приревнует сына к обретенной гармонии. Обратится к нему в ноябре 1904 года с гаерским посланием (в стихах!) на отрезном купоне денежного перевода:

Благодарю за присланную книгуСо «стихами о Прекрасной Даме».Но, смотря в нее, все «видят фигу»И готовы чувствовать себя в Бедламе.

Далее он намекнет сыну, что известностью своей тот обязан «профессорскому имени» отца, и заключит:

Не доверяя распродаже —При репутации своей(Довольно скромной, темной даже),«Спешу» отправить — сто рублей.

Сын вежливо, но твердо ему ответит:

«Мне странно, что Вы находите мои стихи непонятными и даже обвиняете в рекламе и эротизме. <…> В непонятности меня, конечно, обвиняют почти все, но на днях мне было очень отрадно слышать, что вся почти книга понята, до тонкости часто, а иногда и до слез, — совсем простыми “неинтеллигентными” людьми. Не выхваляя ни своих форм и ничего вообще от меня исходящего, я могу с уверенностью сказать, что, плохо ли, хорошо ли, — написал стихи о вечном и вполне несомненном, что рано или поздно должно быть воспринято всеми (не стихи, а эта вечная сущность). Что же касается “распродажи” в настоящем, то она идет, разумеется, “туго”, что, впрочем, я мог ожидать всегда и ни на какие доходы не надеялся.

<…> Раскаиваться в том, что книга вышла, я не могу, хотя и славы не ожидаю.

Еще раз большое спасибо за деньги. Будьте здоровы».

Пять лет спустя, в декабре 1909 года, он приедет в Варшаву на похороны отца. Увидит его по-своему и по-новому:

Но разложенье — красотаНеизъяснимо победила.

Вечно неудовлетворенный отец воскрешен творческим взглядом сына.

«Ужасная судьба отца и сына / Жить розно и в разлуке умереть…» — сказано у Лермонтова. Но случаются и встречи за порогом смерти.

МЛАДЕНЧЕСТВО. СЫН И МАТЬ

Биба — так зовут его дома. Комната, где он родился, стала его детской. Окна глядят в тихий университетский двор. А из бабушкиной спальни — вид на Неву. Поставят Бибу на подоконник, и он глядит вдаль. Носится по комнатам, снует вверх-вниз по лестнице, соединяющей два этажа.

Тетя Катя встает позже всех. Раньше ей приносили Бибу по утрам в постель, она с ним играла. Научившись ходить, он стал прибегать к ней сам. Садится на колени и рассматривает картинки с девочками в коротких платьицах, с цветочками в волосах. «Булиля», — приговаривает в умилении. И сам — как девочка, в розовом батистовом платьице. Еще любит играть серебряными ложками.

Гулять его водят на Университетскую набережную, в ботанический сад — создание деда. Оранжерея, цветники, учебное поле. Кусочек природы в холодном городе.

А с полугодовалого возраста — Шахматове, «угол рая неподалеку от Москвы». Биба живет с матерью в отдельном флигеле. Пользуется неограниченной свободой.