Леонид Ашкинази - Первый президент (Хаим Вейцман)

Еврейская молодежь России видела перед собой в те времена очень воодушевляющую задачу. Хаим Вейцман пишет: «Как в еврейских, так и в русских кругах нарастало глубокое недовольство, вызванное репрессиями и общим спадом русского либерализма. В еврейской среде национальное пробуждение шло по двум направлениям: революционному, смыкавшемуся с общерусскими настроениями, и сионистско-националистическому. Последнее, однако, было также революционным и демократическим. Еврейские массы не принимали „отеческого“ покровительства своей „знати“ — богатых и влиятельных евреев, претендовавших на то, чтобы представлять общееврейские интересы перед государством. Позиция богатых, даже при самых лучших побуждениях, была классовой — она диктовалась вполне понятным страхом перед какими бы то ни было изменениями существующего порядка, в результате которых могли быть поставлены под угрозу те привилегии, которые они имели благодаря своему экономическому положению. В народных же глубинах зарождалось еще неясное, смутное, неоформленное стремление к национальному самоосвобождению. Стремление это было истинно народным: оно было проникнуто еврейской традицией и связано с воспоминаниями о древней земле, где еврейская жизнь впервые свободно себя выразила. Это было, можно сказать, зарождение современного сионизма».

Вейцману повезло — он сумел получить образование до введения «процентной нормы». Жить будущему президенту было трудно — как большинству евреев России. Учеба, поиск заработка, экзамены, уроки… Именно здесь Хаим впитал любовь к науке и приверженность сионизму. Но — как он пишет в своих воспоминаниях — «эти две сферы моей жизни никак не соприкасались одна с другой». Заметим, что во всей жизни Вейцмана прослеживаются эти две линии — наука и сионизм. Соприкасались ли они? Да, причем двумя равно важными способами. Во-первых, работа в науке и технике имела своим следствием определенное положение в обществе, престиж, круг знакомств. Во-вторых, наличие независимого источника доходов делает человека более независимым в суждениях и действиях — что и показала вся жизнь Вейцмана.

Кстати, в истории еврейского движения в России (легального периода) эти два фактора тоже сказались, но более сложным образом. На этапе 1990–1998 годов связи не имели большого значения, кроме того, занятия наукой и не были особенно престижными. А люди того уровня, на котором престиж возникает (академики) в еврейское движение ввиду своей ассимилированности не шли. А вот наличие независимого источника дохода на поведении людей действительно сильно сказывалось, и по мере профессионализации еврейского движения люди с независимыми источниками дохода из него уходили. На втором этапе, когда крупные российские бизнесмены еврейской национальности восприняли западную модель организации еврейской общины и попробовали ее реализовать, они обратились к видным ученым и артистам еврейского происхождения, еще проживающим в России, и привлекли их к несению представительских функций. Созданные таким способом организации оказались связаны с евреями слабее, чем организации первой легальной волны, но пользы евреям приносили больше — поскольку располагали какими-то средствами.

Различия между евреями «разных сортов» были в еврейском мире России конца XIX века еще резче, чем в нынешнем — почти все еврейские магнаты были антисионистами. Эта ситуация, как пишет Вейцман, сохранилась к моменту написания его книги, к 1948 году. Мы хорошо знаем, что сейчас она изменилась. Хотя, например, Сорос заявляет, что он не дает Израилю денег. Разумеется, не может ни человек, ни страна нравиться всем; но все же интересно было бы понять, что движет американским евреем венгерского происхождения господином Соросом, вкладывающим деньги в Россию — страну, где рисуют свастики на домах евреев и надгробиях, и не помогающим Израилю и евреям диаспоры?

Различия — различиями, а работать надо. И тогдашние сионисты понемногу проникали в Палестину, покупали землю (через подставных лиц или за взятку, т. к. в Турции существовал запрет на покупку земли евреями), строили свои дома (чаще всего — хибары). Разумеется, ассимиляторские настроения имели, как говорится, место. Хаим Вейцман пишет: «Это не означает, будто в тогдашнем еврействе все поголовно были сионистами и не существовало никаких ассимиляторских настроений. В определенном смысле и мы, сионисты, не были равнодушны к русской цивилизации и культуре. Думаю, можно даже сказать, что мы говорили и писали по-русски и знали русскую литературу гораздо лучше многих русских. Однако сердцем и душой мы принадлежали нашей собственной культуре, и нам никогда бы не пришло в голову изменять ей ради иной культуры. Мы боролись с ассимиляторством „на его собственной территории“, но, если можно так выразиться, современными методами. У нас были свои издания и свои авторы. Мы читали ивритские газеты и еженедельники — „Ха-цфира“, „Ха-мелиц“ и „Ха-шахар“; читали Смоленскина и Пинскера, Могилевера и Ахад ха-Ама (Ахад Гаам), этих выразителей идей Хиббат-Цион»{1}[1]. Не правда ли, это звучит вполне актуально и сегодня?

2. Запад и Герцль

После окончания школы перед Хаимом возник вопрос — что делать дальше? Можно было попытаться пролезть в щелку процентной нормы. Не факт, что это бы удалось, и вдобавок его чувства по отношению к царской России… все это хорошо понятно. Вейцман двинулся на Запад.

Он в Германии, в Дармштадте. Созерцает жизнь немецких ассимилированных евреев и плюется, наблюдает немецкий антисемитизм и его отличия от антисемитизма российского (он считает немецкий более опасным, увы, он оказался хорошим пророком…). Позже он попадает в Берлин и там обнаруживает большую колонию русских евреев-студентов. Вот что пишет Вейцман об этом явлении: «Эти студенческие колонии были характерной и интересной чертой жизни Западной Европы того времени. В Берлине, Цюрихе, Женеве, Мюнхене, Париже, Монпелье, Нанси, Гейдельберге молодые русские евреи, изгнанные из родного края преследованиями, дискриминацией и духовным голодом, составляли обособленные и легко отличимые группы. Девушек среди них было почти столько же, сколько юношей, иногда даже больше. Самой популярной профессией была медицина, ибо она наиболее ощутимо обеспечивала средства к существованию, а кроме того, ассоциировалась с идеями социального долга, служения народу и просветительства. За ней следовали инженерное дело и химия; юриспруденция же была на третьем или четвертом месте. Подобно мне, многие из этих студентов еще не решили окончательно — вернутся они после обучения в Россию или останутся на Западе. Они и становились бунтарями, почти все без исключения, эти дети солидных, уважаемых, серьезных хозяев средней руки, воспитанных на еврейской традиции, инстинктивно либеральных, питавших честолюбивые планы в отношении своих детей. А те только и думали, как бы разорвать оковы прошлого. Многие из этих молодых людей дома получили неплохое образование; говорили они на идиш, читали на иврите или, по крайней мере, были знакомы с этими языками.