Станислав Зарницкий - Чичерин

Отставка была принята незамедлительно, министерство иностранных дел Российской империи не нуждалось в людях, «запятнавших свою дворянскую репутацию».

Василий Николаевич вместе с женой и старшим сыном Николаем, родившимся в Париже в 1865 году, уехал в Россию.

Летом 1872 года Василий Николаевич со всей семьей гостил у брата в родовом имении Караул. Здесь и родился Георгий Чичерин.

Однажды, уже будучи наркомом иностранных дел, Чичерин полуиронически, полусерьезно заметил:

— С самого рождения я начал отделять официальную сторону от фактической…

Для этого замечания имелось веское основание. При крещении полуграмотный, к тому же еще глуховатый священник, вконец растерявшийся оттого, что ему приходится иметь дело с отпрыском знатнейшей дворянской фамилии, не расслышал день рождения младенца. Переспросить побоялся и после недолгого замешательства записал: 20 ноября (по старому стилю), а не 12-го, как это было на самом деле, у дворянина Василия Николаевича Чичерина и его супруги Жоржины Егоровны родился сын, нареченный Георгием. Позже ошибку заметили, но решили не исправлять, сочтя ее малозначащей.

С малых лет Георгий был предоставлен самому себе, часто бывал в обществе взрослых, жадно прислушивался к их разговорам, многое запоминал. «Я рос среди всевозможных воспоминаний из дипломатического мира… — писал он в своей автобиографии. — Политические настроения в семейной среде были либерально-оппозиционные, и я с детства привык к тому, что правительство надо ругать».

В тот период в России все более и более ощущалось наступление новой эпохи: на смену крепостничеству неотвратимо шел капитализм. Его вторжение невозможно было остановить ни речами об особом славянском пути развития России, ни феодально-изуверскими мерами правящей верхушки. Рушился старорусский патриархальный уклад. В соломенном краю заблестели железные крыши на хоромах лавочников и деревенских богатеев, гудки заводов заглушали перезвон церковных колоколов, ложились в российские дали стальные рельсы железных дорог.

А в тамбовском доме Чичериных пытались этого не замечать. Здесь жили прошлыми, обветшалыми понятиями либералов. Жоржина Егоровна ходила «в народ», проповедовала мистическое учение сектантов-пашковцев, раздавала беднякам деньги, брошюрки с немудрящими проповедями о спасении заблудших душ.

Чичерины были настолько ревностными участниками секты, что удостоились персонального осуждения со стороны официального мракобеса Феофана Затворника.

В памяти Георгия надолго сохранились сцены встреч пашковцев в доме родителей. Они буйно ругали попов, злорадно смеялись над иконами, громко распевали свои стихи, горячо молились и произносили длинные, непонятные для Георгия проповеди. Приходили и священники. Они призывали забыть ересь и вернуться в лоно православной церкви.

Родители Георгия слыли филантропами. В селе Покровском они открыли сельскую школу и пункт врачебной помощи. В школе несколько позже начала работать молодая учительница Наталья Дмитриевна. Со временем она стала женой и верный другом старшего сына Чичериных. Георгий всю жизнь относился к ней с большим уважением. И брат Николай, и она были для него самыми близкими людьми, которым он доверял сокровенные свои мысли, особенно в последние годы жизни.

Мрачная обстановка в семье внесла в душу мальчика много грустного. Он рос застенчивым, замкнутым, мечтательным.

— В детстве у меня было детство, — сказал однажды советский дипломат Боровский.

— В детстве у меня не было детства, — мог бы сказать Георгий Чичерин.

Георгий мог часами перебирать старые дипломатические документы, которые его мать хранила как семейные реликвии. И когда он научился читать, то с увлечением перечитывал всевозможные мирные трактаты. Они не казались ему скучными чиновничьими творениями, его богатое воображение рисовало сочные картины дипломатических сражений. Он рылся в энциклопедиях, упивался книгами.

В них ему открывался чудесный, новый мир. Георгий любая мечтать, и порой вымысел так переплетался с правдой, что он сам начинал верить в свои фантазии, А еще Георгий полюбил музыку, ставшую верной спутницей всей его жизни.

Скучно зимой в Тамбове. Пустынные улицы утопали в сугробах. Георгий с нетерпением ожидал наступления весны. Лето семья Чичериных проводила в селе Покровском Козловского уезда. Часто бывали и в Карауле у дяди Бориса, и в богатом имении Нарышкиных. (Сестра Василия Николаевича была замужем за потомком, древнего боярского рода Э. Д. Нарышкиным.) Их хорошо принимали, но Василий Николаевич тяготился родственниками: ему казалось, что своим гостеприимством они подчеркивают жалость к нему и унижают его.

Жоржина Егоровна часто ходила в соседние деревни, иногда брала с собою Георгия. И везде «благодетельнице» жаловались на свои нужды, ее произведи слушали рассеянно, из одного почтения. В 1877 году Александр II запретил пашковцам проповедовать их учение, но они, в том числе и Жоржина Егоровна, тайно продолжали свою, деятельность. Георгий знал, что мать занимается чем-то запретным, и поэтому путешествия с ней приобретала таинственный, привлекательный характер.

Георгий внимательно прислушивайся к разговорам. Жалобы, мужиков надолго сохранились в его отзывчивом сердце. Он рано стал понимать, что на земле много горя и страданий, что беды бывают не только в книгах.

Русско-турецкая война заставила забыть пашковскую филантропию. Газеты захлебывались от верноподданнических чувств, славили царя-батюшку. Купцы и дворяне жертвовали деньги; русские солдаты просто, буднично проявляли неподдельный героизм. Герои Шипки и Плевны — рабы его величества императора всероссийского — вызволяли из турецкого рабства своих братьев — болгар.

Василий Николаевич в эти дни совсем преобразился, он готовился идти на фронт: если и будет пролита его кровь, то не бесцельно, во имя каких-то средневековых предрассудков, как того требовала дворянская «честь». С тех пор, как он, оскорбленный, отказался от дуэли, в Тамбове на него смотрели как на жалкого труса. Наконец представлялся случай опровергнуть наветы клеветников, покончить со всеми оскорбительными сплетнями.

Василий Николаевич добровольно записался в Красный Крест. Семья со слезами проводила его на фронт и теперь с нетерпением ожидала вестей, потянулись дни, полные мучительной тревоги.

Но вот война кончилась, был подписан Сан-Стефанский договор. Дипломаты в расшитых золотом мундирах разделили то, что завоевали люди в грубых солдатских шинелях.

Регулярные части загнали в казармы, добровольцев и калек отпустили по домам. Первых победителей встречали с оркестрами и цветами, затем все стало будничным, победителей никто уже не встречал, кроме их близких. Вернулся домой и Василий Николаевич. Но от его восторженности не осталось и следа. Он почти ничего но рассказывал, стал еще более нелюдимым.