Владимир Губарев - Утро космоса. Королев и Гагарин

Это книги, вышедшие в Калуге.

Это книги Константина Эдуардовича Циолковского.

Они вернулись на Землю. И теперь хранятся в му­зее Калуги.

Символический акт, конечно. Но он закономерен, по­тому что скромный учитель из Калуги не только ука­зал, как идти в космос, но и этап за этапом рассчитал пути проникновения во вселенную.

И чем дальше мы идем по этому пути, тем зримей, величественней и… непонятней нам подвиг Циолков­ского.

Непонятней?

Да. Потому что трудно, а тем более с высоты сего­дняшнего дня, понять, как мог человек сделать такое. Казалось бы, жизнь поставила для него непреодолимые препятствия, обрекла его на жалкое существование, а Человек смог подняться над обыденностью, он презрел ее и перенесся в будущее. В нем он жил и творил.

Современникам он казался несчастным и сумасшед­шим.

Для нас он – гений, величайший ученый и мысли­тель.

Помните возвращение Юрия Гагарина? Его первая пресс-конференция в Доме ученых.

Космонавту задали вопрос: «Отличались ли истин­ные условия полета от тех условий, которые вы пред­ставляли себе до полета?»

– В книге Циолковского очень хорошо описаны фак­торы космического полета, и те факторы, с которыми л встретился, почти не отличались от его описания, – от­ветил Ю. А. Гагарин. – Я просто поражаюсь, как мог правильно предвидеть наш замечательный ученый все то, с чем только что довелось встретиться, что при­шлось испытать на себе. Многие, очень многие его пред­положения оказались совершенно правильными.

В декабре 1977 года Георгий Гречко выходит в от­крытый космос. Съемку ведет Юрий Романенко.

– Удивительная красота, – говорит Гречко, – на стыковочном узле станции вижу какие-то искорки… По­стойте, но ведь это же грозы… Да, да, те самые грозы, которые полыхают далеко внизу…

Допустим, что Циолковский мог предвидеть самый первый этап проникновения в космос, – говорит Геор­гий Гречко, – конструкцию ракеты, ее многосту­пенчатость – помните его «ракетные поезда»? Ну, на­конец, корабль и ощущения человека, попавшего в не­весомость. Такое предвидение я допускаю… Но меня он поражает другим: глубиной своего проникновения в бу­дущее. Да, да, именно глубиной! Четверть века космиче­ского уже прошло, а пока каждый этап космонавтики идет «по-Циолковскому», Все, что сделали, и у нас в стране, и американцы, – продолжает Гречко, – Ци­олковский не только предвидел, но и рассчитал до ме­лочей. И это не может не поражать… В истории циви­лизации я не знаю такого же примера проникновения в будущее. И чем больше проходит времени, тем лучше мы понимаем Циолковского. Уверен, что до конца он еще не раскрыт…

Калуга. Музей Циолковского. Сотни людей, прихо­дящих сюда.

И нет равнодушных. Этот великий Циолковский про­должает удивлять.

Его современники, точнее, большинство из них, по­жалуй, имели право считать его безумцем. У них были для этого основания, и трудно их осуждать. Они были намертво прикованы к Земле, слишком много сил, энер­гии и знаний они тратили, чтобы добыть кусок хлеба и не умереть от голода и холода.

В Вятке, где прошло детство Циолковского, случи­лась первая в его жизни трагедия.

В семье Циолковских – Марии Ивановны и Эдуар­да Игнатьевича – заболел сын Костя. Скарлатина. И тяжелое осложнение – малыш оглох.

«Это самое грустное, самое темное время моей жиз­ни» – так напишет позже Константин Эдуардович.

И следствие глухоты – одиночество. Сначала отчая­ние, а затем дерзкая мысль: «Искать великих дел, что­бы заслужить одобрение людей и не быть столь пре­зренным».

Потом он оправдает свою глухоту. Более того, ска­жет, что именно ей обязан самостоятельностью мышле­ния. Не будем спорить с самим Циолковским, как ни трудно согласиться с ним. Наверное, все-таки иное: условия, в которых рос мальчик. Не хватало книг, его любознательность не могла быть удовлетворенной. Он напишет: «Я стал интересоваться физикой, химией, ме­ханикой, астрономией, математикой и т. д. Книг было, правда, мало, и я больше погружался в собственные мои мысли… Я, не останавливаясь, думал, исходя из прочитанного. Многое я не понимал, объяснить было не­кому и невозможно при моем недостатке. Это тем бо­лее возбуждало самодеятельность ума…»

Он умел еще читать, а это немалое искусство.

В архиве Академии наук СССР есть несколько ли­стков с рисунками и пометками Циолковского. Он толь­ко что познакомился с «Математическими началами на­туральной философии» Ньютона. Его первый астрономи­ческий урок.

На одном из листков пометка: «8 июля 1878 г. Вос­кресенье. Рязань. С этого времени стал составлять астрономические чертежи».

Вот он, первый шаг к космосу, к вселенной. Здесь истоки великого учения о преобразовании мира.

Он еще не знает, что предложить. Он знает лишь, что это обязательно надо сделать.

Тетрадка озаглавлена: «Вопрос о вечном блажен­стве». Одновременно пишет такие строки: «Я вам пока­зываю красоты рая, чтобы вы стремились к нему. Я вам говорю о будущей жизни».

Он не «чистый» мечтатель. Он проводит опыты. Са­мые первые опыты по космической медицине.

«Я делал опыты с разными животными, подвергая их действию усиленной тяжести на особых, центробежных машинах, – напишет Циолковский. – Ни одно живое существо мне убить не удалось, да я и не имел этой цели, но только думал, что это могло случиться. Вес рыжего таракана, извлеченного из кухни, я увеличил в 300 раз, а вес цыпленка – раз в 10; я не заметил тог­да, чтобы опыт принес им какой-нибудь вред».

Именно с десятикратными перегрузками встретились при посадке Гагарин, Титов, все первые космонавты, которые летали на «Востоках», «Восходах», «Мерку­риях».

1880 год. В городе Боровске новый учитель ариф­метики и геометрии. В августе у него свадьба. Сразу после венчания учитель едет покупать… токарный станок.

Сумасшедший…

Безумный вдвойне, потому что он начинает сочинять научные трактаты! Это в городе, где больше половины жителей не умеют расписаться, не могут ни читать и ни писать; в этом забытом богом городке, где книги есть только у следователя.

А учитель – опять-таки в воскресенье! – начинает писать дневник «Свободное пространство».

В этой работе он представил Землю именно такой, какой ее увидели с Луны астронавты.

Циолковский точно описал ощущения Алексея Лео­нова, вышедшего в открытый космос: «Страшно в этой бездне, ничем не ограниченной и без родных предметов кругом: нет под ногами земли, нет и земного неба».

Стоп! Воображение Циолковского пока бессильно. Он еще не может представить, как именно можно пере­двигаться в этом свободном пространстве, летать в нем.