Юрий Гавриков - Че Гевара. Последний романтик революции

Но какое отношение имеет этот сеньор к герою нашего повествования? Самое прямое, ибо под столь неузнаваемой личиной в эту высокогорную андскую страну тайно въехал Эрнесто Че Гевара (!) Внешность была изменена настолько, что его не узнала даже собственная семилетняя дочь, когда он заехал в Гавану попрощаться с женой и детьми. Отец приласкал ее, погладил по голове. После его ухода дочь спросила у матери: «Он что, влюбился в меня, этот старик?»

Гевара, или Рамон, как он стал теперь называть себя, вскоре перебирается на приобретенное заранее ранчо «Каламина». Там, у реки Ньякауасу, предстояло организовать партизанский лагерь-базу для развертывания очага новой партизанской войны на континенте.

7 ноября 1966 года Че делает первую запись в своем Дневнике, который он будет вести изо дня в день на протяжении почти года, до самой своей гибели в местечке Ла-Игера. Прочтем хотя бы часть этой записи:

«...Ночью прибыли на ранчо. Поездка прошла в целом хорошо. Мы с Пачунго, соответствующим образом изменив свою внешность, приехали в Кочабамбу[2] и встретились там с нужными людьми. Затем за два дня добрались сюда на двух «джипах» — каждый порознь.

Не доезжая до ранчо, мы остановили машины... чтобы не вызывать подозрений у одного из соседних крестьян, который поговаривает, что мы наладили якобы здесь производство кокаина. В качестве курьеза отмечу, что неутомимого Тумаини он считает химиком нашей шайки... Прошли пешком около 20 километров, добираясь до ранчо, где уже находятся три партийных товарища...»[3].

После смерти Гевары этот документ войдет в историю под названием «Боливийский дневник». Фотокопию его страниц и передал министр Аргедас кубинцам (помните сцену в баре на чилийско-боливийской границе?), причем безвозмездно, «из патриотических побуждений». Послушаем его самого:

«Из бесед с североамериканскими чиновниками, — говорил он на суде после своего добровольного возвращения на родину, — я установил, что правительство США хотело... дать дневнику майора Эрнесто Гевары собственную версию и внести значительные изменения в оригинал с целью оправдать многостороннюю вооруженную агрессию против Кубы и массовые репрессии внутри страны...» И далее: «Я убедился, что моя родина в значительной степени лишилась национального суверенитета и что спецслужбы США в Боливии всемогущи»[4].

Высший военный трибунал, судивший Аргедаса, не вынес никакого решения по его делу, а самого обвиняемого освободил. Год спустя в него стреляли неизвестные из машины. Он был ранен. По выходе из госпиталя попросил политического убежища в мексиканском посольстве. Оттуда выезжает в Мексику, а позднее — на постоянное жительство в Гавану.

А несколько ранее Фидель Кастро выступил по гаванскому телевидению, представив фотокопии дневника Че, а также других документов, захваченных боливийскими властями при его пленении. Он сообщил всему миру о попытках армейского командования Боливии продать иностранным издательствам Дневник чуть ли не за миллион долларов[5].

Убедившись в подлинности «Боливийского дневника», кубинское руководство решило опубликовать его большим тиражом на Кубе для бесплатного распространения, а также безвозмездно передать зарубежным издательствам копию этого документа для его опубликования за границей. А президент Боливии генерал Баррьентос был вынужден признать, вопреки своим первоначальным «опровержениям», что Гавана действительно располагает подлинными фотокопиями документов Эрнесто Гевары.

Но на этом боливийским властям и их «вдохновителям» не удалось поставить точку. В июле 1970 года команданте Фидель пошел дальше. Но прежде чем рассказать об этом, поговорим о том, кто был Че Гевара, каково его происхождение, как он появился на Кубе и почему сражался за ее свободу...

В 1961 году министра революционного правительства команданте Гевару посетила делегация советских журналистов. Я сопровождал делегацию. По просьбе гостей Че рассказал о семье, о своем детстве, студенческих годах, поделился воспоминаниями о родной аргентинской земле. По ходу его рассказа, благо мне не нужно было переводить (это прекрасно делал его преподаватель политэкономии из Москвы, баск по национальности, И. Мансилья), я делал некоторые заметки, по которым буду цитировать министра.

«Отец мой, — вспоминал Че, — аргентинец в одиннадцатом поколении, кстати, тоже — Эрнесто Гевара, в котором течет испанская и ирландская кровь. О последней свидетельствует фамилия моей бабушки по отцу — Линч. Она из тех ирландцев, которые вели освободительную борьбу против английского господства и были вынуждены бежать в Аргентину. Там они после долгих скитаний и упорного труда стали весьма зажиточными землевладельцами. Муж упомянутой бабушки (заметим, самой любимой для Че. — Ю.Г.), по образованию землемер, занимал видный пост в аргентинском правительстве. Их старший сын, Эрнесто, уже не был богат и учебу на архитектора совмещал с работой, часто менял профессии, пытался стать предпринимателем, но преуспел мало».

В этом месте наш собеседник остановился, стал раскуривать большую гаванскую сигару, к которым он пристрастился в годы повстанческой войны на Кубе. Лицо его приобрело задумчивое выражение. Еще раньше мне доводилось слышать о глубокой любви, какую испытывала к нему, своему первенцу, его мать, и что Эрнесто платил ей тем же. Поэтому я интуитивно почувствовал, о ком сейчас заговорит команданте... Конечно, о ней, Селии де ла Серна, «моей старушке», как ласково, на латиноамериканский манер, звал маму Че.

«Она принадлежала к старинному аргентинскому роду. Вышла замуж за моего отца в 1927 году, за год до моего рождения. Вслед за мной появились еще две сестры и два брата».

— В детстве вас тоже звали Че? — поинтересовался один из гостей.

На лице анфитриона появилась лукавая, столь типичная для него улыбка.

— Нет, в детстве меня звали Тэтэ (уменьшительное от Эрнесто) или Чанчо (по-русски поросенок. — Ю.Г.) за то, что я часто бегал чумазым и в испачканной одежде. Что касается слова «че», то оно у нас, аргентинцев и уругвайцев, служит междометием, меняющим свою окраску в зависимости от интонации говорящего. За постоянное употребление этого слова мои кубинские соратники прозвали меня Че...

Мне оставалось только сожалеть, что рассказчик, далеко не любитель говорить о своей персоне, так и не поведал гостям, что в ходе партизанской войны на Кубе это прозвище стало его боевым псевдонимом, который люди во всем мире добавляют теперь к его имени и фамилии — Эрнесто Че Гевара. Он опустил также еще одну любопытную деталь: на банкнотах, выпущенных Национальным банком революционной Кубы, стояла подпись его первого президента в виде слова «Че».