Пушкин. Наше время. Встречи на корабле современности - Гаянэ Левоновна Степанян

что русская молодежь начала XIX века ощущала себя причастной к истории. Причем в историю вводил не сам факт рождения (даже в славной семье), а славная смерть, славное ранение, участие в каком-то историческом событии. Смерть и раны были предметами зависти, если они вводили человека в историю.

Здесь показательны высказывания нашего героя, самого Александра Сергеевича. Например, про А. К. Ипсиланти, который был вождем греческого восстания (потерял руку в сражении с Наполеоном под Лейпцигом), он пишет: «…Мертвый или победитель, отныне он принадлежит истории – 28 лет, оторванная рука, цель великодушная! – завидная участь» (Т. 10. С. 22)[2]. Казалось бы, в наше время оторванная рука – чему здесь можно завидовать?

Или вот слова Пушкина про А. С. Грибоедова, который погибает в 1829 году, защищая дипмиссию: «Не знаю ничего завиднее последних годов бурной его жизни. Самая смерть, постигшая его посреди смелого, неровного боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего томительного. Она была мгновенна и прекрасна» (Т. 6. С. 452)[3].

МВ:

Я замечу, что это типичный пример того, как по-разному можно интерпретировать одни и те же тексты и факты. С одной стороны, действительно смерть в бою прекрасна для дворянина, с другой стороны, Грибоедов тогда недавно и счастливо женился. У него были грандиозные планы, связанные не с военными действиями, а с деятельностью коммерческой. Он основал Закавказскую торговую компанию, по аналогии с Американской. Он не готовился к стремительной смерти. Но Пушкин, очевидно, проецировал на «другого Александра Сергеевича» свои собственные потаенные страхи, комплексы и чаяния.

ГС:

Несомненно, в словах любого человека, тем более великого поэта, мы видим скорее отражение его самого, чем объективную реальность. Пушкин, как и его современники, живет в эпоху романтического мировоззрения, и это дает основания полагать, что он отражает не только свои чаяния, но и общепоколенческий взгляд.

ЮРИЙ МИХАЙЛОВИЧ ЛОТМАН (1922–1993)

Семиотика и культуролога Лотмана больше интересовали вопросы мировой культуры, но в Пушкине он справедливо видел одно из величайших ее проявлений

МВ:

К 1829 году Пушкин изжил свой романтизм. Его южные поэмы давно – по его меркам – остались в прошлом. Так что я не стал бы упирать на то, что это было время романтизма. Пушкин очень быстро развивался, иначе б мы о нем столько не говорили. К тридцати годам он успел пройти много этапов развития, поэтому я бы не стал однозначно говорить, что в 1829 году он был увлечен романтической идеей быстрой смерти.

ГС:

А как же «есть упоение в бою»? Это Болдинская осень, 1830 год. Как бы быстро ни видоизменялась мысль человека, сохраняется неизменное ее ядро.

Лотман в биографии Пушкина так характеризует пушкинское поколение: «…Молодые люди в перерыве между походами не спешили жениться и погружаться в светские удовольствия или семейственные заботы: они запирались в своих кабинетах, читали политические трактаты, размышляли над будущим Европы и России. Жаркие споры в дружеском кругу влекли их больше, чем балы и дамское общество. <…> За несколько месяцев Отечественной войны русское общество созрело на десятилетия»[4].

Он приводит в пример несколько персоналий. Например, Дмитрия Иринарховича Завалишина, будущего декабриста и сокамерника Грибоедова. Завалишин стал преподавателем астрономии и высшей математики в Морском корпусе, едва его окончив, в шестнадцать лет. А ведь в Морском корпусе эти предметы даются не ради общего развития, а ради выживания.

В восемнадцать лет Завалишин отправился в ученое кругосветное путешествие. В наши дни таким не очень удивишь, а вот в начале XIX века это очень заметное событие. И Завалишин жаловался, что в Петербурге, мол, вечные гости и светская жизнь, «бывало, не имею ни минуты свободной для своих дельных и любимых ученых занятий»[5].

Он влиял на современников. Например, у Грибоедова в «Горе от ума»:

От женщин бегает, и даже от меня!

Чинов не хочет знать! Он химик, он ботаник,

           Князь Федор, мой племянник[6].

Скалозуб жалуется на брата, который «крепко набрался каких-то новых правил».

МВ:

Насколько я помню, Грибоедов имел в виду конкретного князя Федора – известно какого.

ГС:

Федор Толстой-Американец тоже отражен – в комедии «Горе от ума» – в Загорецком. Он был в кругосветном путешествии, затем «вернулся алеутом // И крепко на руку нечист» – это про него.

МВ:

Разумеется! И по поводу кругосветного путешествия. Да, это не было в то время увеселительной прогулкой, но это скорее можно сравнить с трехлетней командировкой или даже стажировкой в иностранном университете. Сейчас в порядке вещей, когда молодой человек хорошо оканчивает университет и уезжает на три года куда-нибудь на стажировку по своей специальности в признанный научный центр. И также молодые ученые-естественники, которые оканчивали курс наук, уплывали в длительное кругосветное путешествие, чтобы набрать там образцов и потом засесть на много лет в кабинете эти образцы разбирать. Самый известный пример такого рода – Чарльз Дарвин. Он тоже отправился в многолетнее путешествие, вернулся и, трудясь долгое время над привезенными образцами, выдвинул свою знаменитую теорию происхождения видов. Так что это кругосветное путешествие, конечно, дело не легкое и не для каждого, и все-таки не нечто уникальное, а скорее обычный путь для ученого-естественника.

ГС:

Лотман рассказывает еще о таком анекдоте в историческом значении этого слова. Однажды Никиту Муравьева ребенком мать привезла на детский бал. Никита отказался танцевать. Мать его спросила: «Никитушка, почему не танцуешь?» Он ответил: «Катон танцевал бы на моем месте?» Мать нашлась: «Да, в твоем возрасте Катон танцевал бы». Ее ответ его немного успокоил, и он стал танцевать.

И уже после того, как «был плен Парижу», выражаясь словами Пушкина, некоторые горячие головы были неприятно удивлены тем, что во Франции, колыбели революции, не стесняются танцевать, играть в карты и заниматься такого рода занятиями, которые у нас серьезные молодые люди считали недостойными.

МВ:

Здесь можно добавить, что Франция была не только родиной революции, но вообще духовной родиной тогдашних дворян, которые говорили по-французски даже более охотно и свободно, чем по-русски.

ГС:

На то были причины, мы напомним их в шестой главе.

Мысли о том, что один человек не должен продавать другого человека, распространялись у нас со скоростью пожара. Вот, например, одна дама пишет в 1812 году (Москву еще не сдали): «Посуди, до чего больно видеть, что злодеи, вроде Балашова и Аракчеева, продают такой прекрасный народ. Но уверяю тебя, что ежели сих последних ненавидят в Петербурге так