Ант Скаландис - Братья Стругацкие

Едва я взялся за эту книгу, на меня просто посыпались со всех сторон выгодные предложения — коммерческие, творческие, всякие, но в любом случае исключающие одновременную работу над книгой. Потом начали регулярно и серьёзно болеть родственники, друзья и даже домашние животные. Про всякие прочие бытовые неурядицы с детьми, внуками, компьютером, автомобилем, сантехникой и электрикой не стоит даже и говорить — это уже мелочи. Ну и, разумеется, на этом фоне начались проблемы с собственным здоровьем. Останавливаться подробнее на последних было бы как-то уж совсем неприлично, если бы не одно обстоятельство. Здоровье сделалось не то чтобы хуже или лучше — здоровье стало ДРУГИМ. То есть я начал замечать, будто мутирую куда-то в сторону человека Полудня, а для начала — в сторону мокреца, «очкарика». Я разучился получать удовольствия от никотина и алкоголя, меня почти перестала интересовать вкусная еда, спортивный азарт, красивые женщины и многое другое из простых земных радостей. Фактически меня теперь увлекают только две вещи: полезная (для книги) информация и сам процесс творчества.

Чем всё это могло закончиться? И чем закончилось в жизни?

Если вы держите в руках мою книгу, значит, я всё-таки победил. Не умер (на момент сдачи рукописи в издательство), не ушёл с Земли, не стал люденом… Хотя как раз люденом я стал. Потому что людены (которых упоминает в своём письме БН) — это не только новая галактическая раса из мира будущего, созданного воображением Стругацких, но это ещё и самоназвание группы фанатически преданных читателей, с 1990 года занятых глубоким, систематическим исследованием творчества и самого феномена АБС (строго говоря, они называют себя не люденами, а группой «Людены», и тонкая, но весьма существенная смысловая разница понятна любому, кто читал повесть «Волны гасят ветер»).

Вот уже во второй раз я употребил это сокращение — АБС. Должен предупредить читателей, что оно является общепринятым в кругах «струговедов» и «стругофилов» со стажем — кодируем помаленьку, как говаривал старикашка Эдельвейс из «Сказки о Тройке». При этом А.Н. Стругацкого принято обозначать двумя буквами АН или тремя АНС и, соответственно, Б. Н. Стругацкого — БН или БНС, изменяя эти аббревиатуры по падежам, как существительные второго склонения, а вслух произнося побуквенно, то есть: Аэн, Бээн. Бытует и целый ряд других сокращений, касающихся в первую очередь заглавий часто упоминаемых произведений. Так делали и сами писатели в своих дневниках, письмах, черновиках. Посему полагаю, что употребление таких сокращений (далеко не во всех случаях) будет весьма органичным и в этой книге.

Ещё хочется предупредить, что помимо прямого цитирования АБС целыми абзацами, фразами и крылатыми словосочетаниями, в тексте со всей неизбежностью будет присутствовать и скрытое цитирование, своего рода стилизация, попытка вживания в образ одного из авторов или кого-то из их персонажей. Примером такого стилистического приёма является само начало книги, начало данного предисловия. Бессмысленно и неправильно закавычивать подобный текст, тем более давать сноски и отсылки к оригиналу с указанием года выхода и номеров страниц. Примите это, читатель, как некую литературную игру: для одних понятную с полуслова, для других — увлекательную шараду, для третьих — не нужную вовсе, да простят меня эти третьи.

Далее, значительную часть текста составляют главы-реконструкции. Эти главы написаны мною, лично, и на самом деле представляют собой реконструкцию сцен и событий, свидетелем которых я не был. Реконструирование производилось на основании рассказов, фонозаписей и позднейших воспоминаний людей, в этих сценах и событиях участвовавших. Перечислять этих людей поименно здесь и сейчас я не стану. Значительная их часть упомянута в списке «Благодарности», иные мелькают в тексте, а есть и такие, кто не пожелал быть упомянутым. И пожелания их — что поделать! — достойны уважения.

Наконец, я позволил себе слегка разбавить текст собственными реминисценциями и рассуждениями самого общего плана, несущими информацию не столько о событиях в жизни АБС, сколько о моём собственном тогдашнем и сегодняшнем понимании вышеупомянутых событий. Смею надеяться, что и эти страницы не лишены для читателя известного интереса…

Ну и в завершение своего предисловия попробую объяснить, почему именно я взялся писать эту книгу.

Я поздно познакомился с творчеством Стругацких. Обычно фантастикой увлекаются с детства. Ещё в начальных классах школы читали Стругацких все мои ровесники и даже те, кто постарше лет на десять — пятнадцать. Те, кто старше лет на двадцать и больше, уже не имели такой возможности. Так вот я был не во втором, а уже в десятом классе, когда мне впервые попала в руки книга этих авторов — «Полдень, XXII век» и «Малыш» под одной обложкой, одна из трех книжек, вышедших в глухие семидесятые, в тяжкое десятилетие гонений и запретов. «Обитаемый остров» вышел в 1971-м, «Парень из преисподней» вместе с переизданным «Понедельником» — в 1979-м, и эта моя любимая книга с прекрасными иллюстрациями Льва Рубинштейна — строго посередине безвременья, в 1975-м. Почему именно она пришла ко мне первой? Почему так поздно? Нет ответов. Но значит, именно так и было нужно.

«Полдень», ещё не дочитанный до конца, стал для меня сразу, безоговорочно и бесповоротно своим, абсолютно понятным, родным и словно бы давно знакомым. Он стал образом того мира, в котором не просто хотелось жить, а в котором я должен был жить, потому что родился в нем когда-то и прожил немало лет, просто потом потерял туда дорогу — ну, точно, ну, конечно же, так всё и было! — я просто потерял этот мир, и вот теперь Стругацкие вернули мне его, точнее память о нем. Ощущение было примерно таким, и сохранилось оно на всю жизнь. Мне до сих пор не важно, называется этот мир марксистским термином «коммунизм» или древним именем «эдем», наивной научно-фантастической утопией или просто Миром Полдня; не важно, развенчивают его современные политики, молодые фантасты новой эпохи, сами Стругацкие или сама жизнь — Полдень (с большой буквы и без кавычек) так и останется для меня (а теперь-то я знаю, что не только для меня, но и для миллионов — без преувеличения — людей!) идеальной конструкцией мироустройства.

А ещё там был «Малыш» — повесть потрясающе красивая, поэтичная, завораживающе таинственная и совершенная во всём. О, как чувствовалось, что по сравнению с Полднем написана она рукою уже не мальчика, но мужа! В «Малыша» я влюбился раз и навсегда. Тремя годами позже, не в силах расстаться с этой повестью, я решил выучить её наизусть, уезжая на лето в стройотряд. Времени и сил хватило на первые три главы, но думаю, что и сегодня, я могу, что называется, с похмелья и спросонья выдать наизусть начало этой книги — страницы две как минимум.