Тур Хейердал - По следам Адама

Все мои попытки сосредоточиться над страницами незаконченной рукописи оказались напрасными — слишком уж я нервничал, ожидая, пока моя будущая жена выйдет из ванной комнаты, готовая для обряда церковного бракосочетания.

Церковного бракосочетания? Неужели это происходит со мной? Со мной, который в молодости был абсолютно уверен, что жениться надо один-единственный раз и оставаться вместе до гробовой доски?

Увы, мои юношеские идеалы не выдержали испытания временем. И теперь я сижу в гостиничном номере городка, затерянного среди песков Западной Сахары, перед тем как в третий раз в жизни пойти к алтарю. На сей раз — в католическом соборе в Эль-Аюне, городе, где все жители — мусульмане, кроме священника — настоятеля храма.

Первый раз был в Норвегии, в Бревике, родном городе моей невесты. Молодой лютеранский священник обвенчал нас в присутствии родителей и двух наших сокурсников. На следующий день мы распрощались с ними и отправились на остров Фату-Хива в Тихом океане, чтобы, подобно Адаму и Еве, прожить целый год в первозданных джунглях, вдали от цивилизации. Ее звали Лив. Удивительный человек. Не встречал никого другого, кто обладал бы достаточной силой духа и мужеством, чтобы вынести все ожидавшие нас испытания — ведь мы были полностью изолированы от внешнего мира и не имели ни лекарств, ни радио, ни спичек — ничего, кроме собственных рук.

Второй раз — в Мехико — нас поженил шериф города Санта-Фе, а в качестве свидетелей выступали лежавший на полке револьвер да некий Билл, которого шериф крикнул из соседней комнаты. Ивонна. Разве можно сравнить с ней кого-нибудь? У кого еще хватило бы гордости и преданности, чтобы оставаться рядом со мной на протяжении всех тех долгих лет, когда порой казалось, будто весь мир академической науки объединился в борьбе против новых знаний и в защиту старых догм?

И вот сегодня — третий раз. Я едва успел написать несколько первых строк вступления к новой книге, как дверь ванной комнаты распахнулась, я отшвырнул ручку и бумагу и последовал за Жаклин в холл гостиницы. В кармане брюк лежала коробочка с двумя маленькими деревянными кольцами. Я сам их вырезал из сухой ветки, валявшейся в саду. Вообще-то я терпеть не могу, когда мужчины вешают на себя украшения — да и женщины, на мой взгляд, вполне могли бы без них обойтись — и никогда не носил колец, но на сей раз отвертеться не удалось. Еще требовались разнообразные свидетельства о рождениях, смертях и разводах, выданные в Норвегии и Соединенных Штатах, переведенные на испанский язык и заверенные священником и епископом с Канарских островов. Иначе я, урожденный протестант из Норвегии, и женщина, родившаяся в католическом Париже, никак не могли бы пожениться в соборе, расположенном посреди мусульманской (некогда испанской) Западной Сахары.

Мы бегом спустились по ступенькам, чтобы не заставлять священнослужителей ждать. За дверьми отеля нас встретил мир песка, берберов в белых балахонах и ооновских солдат из шестидесяти разных стран, в голубых беретах и с нашивками в виде флага на рукавах. Так выглядела страна, по которой марокканский король Хасан II во главе 250 000 соплеменников провел «зеленый марш мира» под красными флагами, чтобы не допустить проведения референдума о независимости Западной Сахары. С тех пор, как пять лет тому назад мы с Жаклин впервые приехали сюда, чтобы исследовать фигуры, высеченные из камня в пустыне, здесь мало что изменилось. Разве что ООН сократил свой контингент до пятисот человек.

Солнце жарило нещадно.

— А где же букет для невесты? — поинтересовалась Жаклин, глядя на мир, в котором не было не то что цветка — даже травинки. Она вернулась во внутренний дворик отеля и отыскала там несколько пальмовых листьев и одинокий гибискус, украшенный одним-единственным большим красным цветком. А затем, мимо мусульман и военных, мы направились в большой католический собор, оставшийся в мусульманской стране как напоминание об испанском владычестве, закончившемся после Второй мировой войны. Она — с огромным красным цветком в руках, я — с парой деревянных колец в кармане.

Я гадал, что ждет нас впереди, изо всех сил старался не думать о времени и не заметил, как мы подошли к собору. Два католических священника в белых одеяниях ждали нас, один на улице, второй внутри здания. Для человека, не привыкшего ходить в церковь, все это казалось несколько необычным, но я никогда ничего не имел против ритуалов, которые соблюдают люди в поисках своих богов.

Как и следовало ожидать в этой стране, вернувшейся к исламу, собор был абсолютно безлюден, за исключением двух свидетелей, личных друзей священника. Из них только дон Энрике, единственный оставшийся представитель интересов Испании в Западной Сахаре, исповедовал христианскую веру. Посольство давно было закрыто, а все попытки Организации Объединенных Наций провести свободные выборы с целью присоединения к Марокко завершились неудачей. По странной случайности, дон Энрике родился и вырос на Канарах, где мы сейчас жили и где в местечке Гальдар испанские археологи недавно обнаружили фундаменты домов тысячелетней давности, как две капли воды похожие на исландские времен эпохи викингов. И еще они нашли остатки меча, вроде тех, какими пользовались завоеватели с севера.

Другим свидетелем был очень интеллигентный доктор-араб по имени Абдель Хафид. С улыбкой он объяснил, что увлекался христианством в годы учебы в университете, но личные убеждения привели его назад к исламу.

Я огляделся по сторонам. Голые белые стены из бетона, такие же пустые скамьи, без единой статуи святых. Где безжизненная фигура распятого Иисуса? Его не было нигде, даже в алтаре. Может, это дань уважения приверженцам иудейской веры, которые, за неимением синагоги, могли заглянуть сюда в поисках тишины и уединения? В конце концов, этот храм тоже посвящен Богу племени Авраамова. Возможно, именно поэтому здесь нет статуй страстотерпцев и евангелистов. Только маленькая одинокая фигура Девы Марии, кротко сложившей руки в молитве, стояла возле амвона.

Скромный алтарь не блистал ни золотом, ни роскошной резьбой, но взгляд тем не менее останавливался на Всемогущем Создателе, скупыми линиями изображенном на троне в день седьмой, день отдохновения. Он сидел, босой, в простом кресле, возвышаясь над головами четырех смиренных евангелистов, нарисованных в той же сдержанной манере. И только кроткий голубь парил над всеми этими изображениями.

Такая нейтральная сцена вряд ли могла оскорбить чьи-либо религиозные чувства. Ведь царящий в Небесах Господь — един для всех трех религий, которые даже сейчас, в век космических путешествий, продолжают вести между собой кровавые войны.