Николай Морозов - Повести моей жизни. Том 2

— Скверно! — сказал я Саблину. — Тот бритый чиновник, верно, послал его посмотреть, куда мы идем. 

— Нет! — сказал Крюгер. — Я того чиновника знаю. Он пограничный комиссар Смельский и давно на содержании у контрабандистов» Я и сам ему не раз приплачивал. 

Мы несколько успокоились, но далеко не совсем. 

«Ведь если этот взяточник, — думал я, — почует возможность получения несравненно большей взятки с противоположной стороны за поимку нас, то он сейчас же предаст своих прежних приятелей. Такова его физиономия». 

— Нам нельзя теперь возвращаться на станцию и ехать оттуда по железной дороге, — заметил я. — На нас уже обращено внимание, и, когда мы придем туда, нас, наверно, арестуют. 

— Как же теперь быть? — сказал Крюгер. 

Было видно, что этот глуповатый человек уже совсем растерялся и перетрусил. 

— Наймите в деревне ямщика, чтоб отвез нас в ближайший уездный город или большое село подальше от границы. 

— Как же! Как же! Хорошо! Хорошо! — воскликнул Крюгер радостно. — У меня тут брат живет, и он сам вас довезет до Владиславова. 

— Вот и отлично. Там мы затеряемся. Бегите сейчас же и велите закладывать лошадей. 

Крюгер привел нас в избу к своей куме, велел ей ставить самовар, а сам бросился в один из соседних домов к своему брату. 

Инстинктивно чувствуя опасность, я с самого выхода из вагона незаметно держал в левой руке письмо Веры Фигнер, которое она передала мне в Берне для вручения ее друзьям в Москве и которое я обещал ей ни в каком случае не отдавать жандармам. В правом боковом кармане моих штанов находился заряженный револьвер с коробкой запасных патронов на случай, если придется защищать порученный мне документ с оружием в руках, убежав за какое-либо прикрытие. Еще до входа в избу я присмотрел против нее груду разбросанных в беспорядке бревен, где можно было укрыться и отстреливаться с моим запасом патронов хоть целый час против толпы осаждающих, тогда как для уничтожения письма Веры мне было нужно всего лишь несколько минут. 

Я сел у окна, не снимая своего пальто, а только распахнув его, в этой жарко натопленной избе и начал смотреть перед собой на улицу и в поле за деревней. Там еще не было ничего подозрительного. Кое-где у южных стен домов были видны весенние проталинки. Слежавшийся снег на проселочной деревенской дороге резко отличался от прилегающих к нему белых полей за деревней своим грязно-желтым цветом и отдельными комками или целыми кучками оттаявшего лошадиного навоза, лежавшего тут и там по самой средине тройной полосы извивающегося в даль проселочного пути. Петух важно и гордо ходил со своими курами около одной из таких кучек у самой деревни, энергично разрывая ее своими вытянутыми, как ножки циркуля, шпористыми ногами, и затем показывал в ней что-то сбегающимся к нему курам. 

Привычная русская картина зимней оттепели, прикрытая тусклым, серым родным небом! 

Вот и наш Крюгер быстро прошел мимо окна, возвращаясь от своего брата, и, войдя в избу, заявил: 

— Лошади будут готовы через десять минут. 

Мы вздохнули несколько свободнее, но это оказалось слишком преждевременно для нас. Почти в то же мгновение я увидел, как мимо окна пробежал ходивший недавно по железнодорожной платформе жуликоватый седоусый Смельский, окруженный теперь не менее как пятнадцатью городовыми. 

— Смотри! — показал я Саблину. 

Но он уже сам все заметил. Взглянув на него, я был поражен бледным цветом его лица. 

«Неужели так же бледен и я?» — пришло мне в голову. 

Но в избе не было зеркала, чтобы я мог видеть выражение своего собственного лица, да не было и времени делать какие-либо наблюдения. В одно мгновение мне стало ясно, что наступил критический момент в моей жизни и далее она пойдет по новому, еще неведомому мне, но нерадостному направлению. 

«Надо встретить опасность лицом к лицу, — подумалось мне, — и прежде всего исполнить свой долг! А там будь что будет! Надо напрячь все свое внимание на настоящее, а будущее пусть заботится само о себе!» 

Дверь сразу распахнулась, и вся толпа, ворвавшись, как будто штурмом, в комнату, окружила нас. Я сразу почувствовал, что показать в этот миг какую-нибудь тревогу, сделать резкое быстрое движение значило быть тотчас же схваченным несколькими руками. А мне этого нельзя было допускать, чтоб не погубить письма Веры, и потому я продолжал сидеть на своем месте у окна, делая вид, что я совершенно изумлен происходящим передо мною и не понимаю, что это значит. 

Крюгер, совершенно бледный, стоял в противоположном углу. 

— Кто вы такие? — грозно обратился пограничный комиссар к Саблину как старшему из нас двоих по возрасту. Он выступил при этом из-за спин городовых, заслонявших его в первую минуту, и его жуликоватая выцветшая физиономия приняла вдруг хищный вид. 

— Вот мой билет! — сказал Саблин, подавая свою немецкую бумагу. 

— Я уже видел этот билет, — сказал Смельский, сейчас же кладя его в свой карман. — Это пропуск через границу — для немца, а вы русский! Я с самого начала обратил на вас внимание: вы оба русские! 

— Нет! — вмешался я. — Мы немецкие подданные, я — Энгель, а он — Брандт. 

— А почему же вы так хорошо говорите по-русски? 

— Потому что мы выросли в Москве, — сымпровизировал я, — и только три года назад переселились к себе на родину в Германию, после смерти дяди, оставившего нам наследство. 

Смельский, видимо, не ожидал такого ответа и на минуту смешался. 

— А зачем же в таком случае вы переехали границу с таким отчаянным контрабандистом? — вдруг воскликнул он, видимо, обрадовавшись предлогу и показывая пальцем на бледного, растерявшегося Крюгера, стоявшего в углу. 

— Мы с ним случайно познакомились в Эйдкунене, — ответил я. — Мы даже и не подозревали, что он контрабандист. 

— А что же вы намеревались здесь делать? 

— Нам надо было побывать в России по личным делам. 

— Каким делам? 

— Это наши дела и никого не касаются! — ответил я. 

— А! Никого не касаются! — воскликнул он. — Так пожалуйте обратно на станцию, где вас предварительно обыщут. 

— Пойдемте! — сказал я. — Но только вы потом будете отвечать перед германским правительством, что задержали без причины немецких подданных. 

Комиссар поморщился, но, пробормотав себе под нос какую-то ругань по адресу немцев, велел всем нам идти, в том числе и Крюгеру, от которого, как мы уже знали, он получал не раз подарки за провоз контрабанды.