За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

– Пригласили. Но я отказался. Не тот случай. Вот был бы я Глинка, тогда понятно. А кто я? Перелицовщик худого либретто Городецкого. Несолидно, Королевушка, несолидно. Да и, если честно, надоел мне этот ваш Сталин. Если будет звонить, скажи, что я раскладываю пасьянс и завтра ему сам перезвоню. Устал я от него. Усталин. Он – И. Сталин, а я – У. Сталин.

Он и выглядел чрезмерно изнуренным человеком, в самый бы раз куда-нибудь на море. А тут еще новая домработница Тина, пришедшая не так давно к ним, да со своим уставом. Девушка хорошенькая, она пользовалась явным успехом у молодых красноармейцев и моряков, которые то и дело шастали к ней в гости, рассиживались в столовой, а она принимала их с видом хозяйки дома. И постоянно зависала на телефоне.

– У Чехова есть рассказ «Тина», – как-то заметил Булгаков. – Там как раз такие сатурналии описываются. Давай-ка, Люся, гнать эту мамзель Фифи в шею. Зови ее ко мне на расправу. Идет? Ага. Послушайте, Тина, внешне вы – картина, а внутри – скарлатина.

И девушка получила расчет, не проработав и трех месяцев. Как раз накануне светлого Христова Воскресения, которое в этом году Елена Сергеевна решительно захотела отмечать, что выразилось в покраске яиц, испечении кулича и изготовлении творожной пасхи с изюмом и цукатами. Все это отнесли в храм Воскресения Словущего на Арбате, освятили и потом в воскресенье пировали.

– Вот увидишь, теперь у нас все дела пойдут как по маслу, – пообещала Елена Сергеевна. – Если и заключать договора, то не с проходимцем чертом, а с более солидным Саваофом.

– Первый даст, но обманет, подсунет дрянь, а второй просто ничего не даст, – проворчал Михаил Афанасьевич. – Или даст, когда тебе уже не нужно. Слышала французскую поговорку? Милосердный Бог дает штаны тем, у кого уже нет жопы.

– Dieu miséricordieux donne des pantalons à ceux qui n’ont plus de cul, – усмехнувшись, повторила пословицу по-французски Мадлена. – И все-таки поверь, теперь все наладится. Ты же сам писал о том, как молитва Елены спасла Алексея Турбина от смерти. Веришь?

– Верю, верю…

Но через несколько дней из Лондона пришел ответ, и снова – удар и обида! Оказывается, пьеса идет с успехом, собирает кассу, а гонорар делится пополам: половину денег получает Каганский, у которого на руках доверенность, подписанная Михаилом Булгаковым, а вторую половину переводят в Париж на имя Николая Булгакова.

– Никаких доверенностей я не подписывал. Какая отвратительная сволочь этот Каганский! Да и братик хорош, получает мои денежки и ни гу-гу. Это с него-то я писал своего Николку Турбина!

Пришлось раскошелиться на телеграмму в Лондон: срочно задержать выплату авторских поступлений Каганскому и в Париж, а все деньги пересылать Михаилу Афанасьевичу Булгакову на адрес: Москва, Нащокинский переулок, 44.

– Да что же такое издевательство надо мной! – не мог успокоиться обворованный автор. – Что за люди!

Из Лондона ответили, что Николка и впрямь все это время получал гонорары родного брата, как свои собственные.

– Представить себе такое трудно, – мрачно ответил Михаил Афанасьевич. – Но приходится так думать.

Наступил май. Уворачиваясь от житейских огорчений, Михаил Афанасьевич стал устраивать домашние чтения – новый подправленный вариант «Мастера и Маргариты», неоконченные «Записки покойника». То, как реагировали слушатели, его расслабляло и утешало. После чтения всегда садились за стол выпить и закусить. Опьянев и еще больше развеселев, он мечтал вслух:

– Вот погодите, опубликую, такая слава взойдет, что мне и Лаврушинского будет мало. Отдельный особняк дадут. В последний раз Иосиф так и сказал: «Отдельный тебе особняк будет». Вы же знаете, как я в прошлом году предупредил его о готовящемся покушении. Так вот, вызывает он к себе Берию и говорит: «Вот ты, Берия, грузинская фанаберия, какой особняк занимаешь? Бывшего московского городского головы Тарасова? Ищи себе другую саклю. Этот особняк я хочу отдать моему лучшему другу Мише». Тут я решительно возразил: «Давайте так: когда выйдет роман, вы мне дадите Героя Социалистического Труда. После вас, конечно. А уж тогда и начнем особняки перебирать. С бериевского плеча мне шубу не надо». Вообще, братцы, если честно, устал я от постоянной опеки со стороны Иосифа. Перед другими писателями совестно. Завидуют, ненавидят меня втайне. Давайте выпьем за нашего Сталина, чтобы он наконец перестал уделять мне слишком много внимания!

Гости пили, закусывали и хихикали.

Отметив свой сорок восьмой день рождения, в середине мая он написал эпилог «Мастера и Маргариты», начинавшийся со слов: «Но все-таки, что же было дальше-то в Москве после того, как в субботний вечер на закате Воланд покинул столицу, исчезнув вместе со своей свитой с Воробьевых гор?» – и завершавшийся словами: «Наутро он просыпается молчаливым, но совершенно спокойным и здоровым. Его исколотая память затихает, и до следующего полнолуния профессора не потревожит никто. Ни безносый убийца Гестаса, ни жестокий пятый прокуратор Иудеи всадник Понтийский Пилат». Тогда же написал и сцену, в которой Левий Матвей является к Воланду с решением о судьбе мастера. И теперь основательно занялся пьесой «Батум», которую вчерне набросал зимой и в начале весны.

Светлая мечта об истринской даче потемнела, высохла и рассыпалась, как прошлогодняя мхатовская хризантема. Оказалось, что, если не строишься, надо сдавать участок. Благие намерения копить не осуществились, денег на строительство – ноль, и пришлось писать заявление о выходе из дачного кооператива.

– Ничего, Королевушка, после оглушительного успеха «Батума» нам готовую усадьбу дадут, на самом берегу реки. Реки жизни. А там – «Мастер и Маргарита», всемирный успех, Нобелевская премия, особняк в Ницце.

– Только чтоб приглашение на Нобелевскую не перепутали, – хмыкнула Елена Сергеевна. – А то перешлют в Париж, а там и рады стараться. Прости уж…

– Да, что и говорить, удружил братец…

Но, к счастью, на возмущенное письмо Михаила брат Николай ответил, что деньги получает, но складывает их, чтобы при случае отдать. А почему не писал? Писал. Странно, что Миша не получил Колиных писем. Отправились во Внешторгбанк, открыли счет, на который Коля может прислать Мише фунты и франки, оказалось, деньги на него поступать будут, но, чтобы снять их, придется получать особое разрешение, а это весьма трудно.

– Тьфу, пропади оно все пропадом! – поначалу рассердился Михаил Афанасьевич, а потом резко поменял настроение: – Слушай, Королевушка! Все, что ни делается, – все к лучшему. Пусть уж он там копит мои гонорары, а после «Батума» и выхода «Мастера и Маргариты» мы ведь так и так в Париж поедем,