Ант Скаландис - Братья Стругацкие

Лукина встретили, будучи на одном из островов. Владимир Петрович находился на катере, проплывавшем мимо и вычислил место пребывания классика. Рассмотрев в бинокль его массивную фигуру, Лукин очень гордился, что правильно указал капитану маршрут. АН стоял на берегу величественный и красивый, как Робинзон Крузо или капитан Грант. Катер не мог подойти ближе из-за мели, и тогда Владимир Петрович прыгнул и поплыл навстречу. Это было чертовски эффектно, они там поснимались на память. Жаль, что пока так и не удалось найти ни одной фотографии, хотя их многие помнят.

Забавным заключительным аккордом стало происшествие в день отлёта. Кто-то подарил АНу отличный охотничий нож, да уж больно длинное было лезвие, и погранцы в аэропорту сразу сказали: это, мол, боевой клинок, на борт нельзя с таким, положено конфисковать. И тогда АН прочёл им целую лекцию о холодном оружии: современном и старинном, европейском, русском и японском, и так заболтал товарищей в форме, что те сломались в итоге и шепнули: «Бог с вами. Проходите, писатели!»

А ещё в 1981 — м выходит довольно любопытная книжица — «Трудно быть богом» и «Хищные веши века» (по тексту издания в «МГ», но с новым оформлением) в бакинском издательстве «Азернешр». Войскунский помог в минуту жизни трудную, связал с полезными людьми ещё в конце 70-х, и дело тянулось, как водится. Год на книге стоит 1980-й, но экземпляры авторские добрались до АНа только уже в январе. Один такой он и подарил Алексею Вольдемаровичу с супругой. Необычна надпись на титуле:

«Любимым Шилейкам сию книгу скорби, скорбя душою, повергаю к стопам».

Книжечка страшноватая, конечно — на «газетке», с отвратительным качеством печати, в дрянном картонном переплёте и картинки соответствующие. Но разве это повод для скорби? Поводом для скорби было другое. Бакинские ребята, как, впрочем, и многие жители кавказских и закавказских республик, при любых властях сохраняли рыночную экономику, поэтому главным было для них — денег заработать. Вот и экономили на всём. К сожалению, чуточку перестарались — решили сэкономить даже на авторском гонораре. Заплатили меньше, чем написано в договоре, потом шарахнули второй тираж и за него решили не платить вообще (вот когда появлялись первые контрафактные тиражи!). Но не на таковских нарвались! Закалённые в боях с чиновниками АБС вступили в сражение-переписку и, кажется, выцарапали из азербайджанских издателей почти всё, что им полагалось.

Но какой был реальный тиражу этой полукустарно изданной книги, теперь уже не узнает никто. Я только помню, что как раз тогда активно заработал чёрный книжный рынок на Кузнецком мосту в Москве, и я туда регулярно захаживал. Добрых полгода я раз в неделю, не реже, встречался там с одним и тем же человеком, приносившим полный портфель экземпляров этого азербайджанского шедевра. Я покупал (по 10 рублей за экземпляр при номинале 1 рубль 40 копеек) кривоватые блёклые книжки на все деньги, какие у меня были, вначале обеспечил ими всех друзей, а потом создавал обменный фонд, за счёт которого заметно приблизился к цели — полному собранию АБС. Перечитывать любимые повести по этому изданию сегодня немыслимо, но, всякий раз беря его в руки, я с теплотой вспоминаю бакинских аферистов, подаривших радость стольким людям в те годы.

Очень странное время.

10 ноября 1982 года умер Брежнев. Помню ощущение тревоги и вместе с тем надежды. У нас ведь со сменой лидера всегда менялись и эпохи. Хуже уже некуда — значит, будет лучше. Не угадали. Получилось, как в анекдоте. Пессимист: «Хуже уже не будет…» — Оптимист: «Будет! Будет!» Видимо, как раз тогда и придумали. До рассвета было ещё два с половиной года. Но странным образом для АБС это были далеко не худшие времена.

Прямо тогда же, в 1982-м появилось и первое книжное издание «Жука в муравейнике» в лениздатовском сборнике «Белый камень Эрдени». И «Отель „У погибшего альпиниста“», наконец, удостоился книжного формата у себя на родине (после доброго десятка изданий за рубежом) — вышел в «Знании» симпатичным таким, очень западным на вид покетом и нормальным тиражом в сто тысяч.

«Жук», взбаламутивший всех ещё в журнальном варианте, вызвал теперь новую волну критики и дискуссий в КЛФ.

Наверно, ни о какой другой их книге не спорили так много, как об этой. Да и по сей день продолжают спорить. Многие друзья АБС обижались на беспросветный мрак (хоть и понимали, с чем он связан) и доказывали братьям, что нельзя так плохо относиться к собственноручно и собственноголовно созданному миру. Критики обрушились, понятное дело и на пессимизм, и на отход от канонов марксизма, соцреализма и всех прочих правильных измов в сторону измов неправильных. А что касается фэнов, которых было уже много по всей стране, и члены КЛФ уже называли себя фэнами — так эти спорили не о литературе — они, как правило, устраивали диспуты этические, по самой сути проблемы. Они пытались решить вопрос, прав или не прав Рудольф Сикорски, убивший Льва Абалкина, как будто от этого зависела их личная судьба, а то и судьба страны. И сегодня вдруг понимаешь, что в каком-то смысле так оно и было: судьба Советского Союза, судьба России зависела и зависит от того, как мы все сделаем этот выбор между интересами личности и интересами общества. И, что любопытно, при ответе на вопрос возникает не два, а три полюса: на двух крайних те, кто не видит, о чем тут спорить. Одни — потому что убеждены в приоритете интересов общества (тут и коммунисты, и монархисты, и фашисты, и технократы), другие — потому что не менее свято верят в приоритет личности (либералы, искренне верующие христиане, буддисты, романтики, поэты, идеалисты всякого рода). Но есть ещё третьи. Их много. Они ни в чём не убеждены и ни во что не верят, они только знают, что проблема безумно сложна, почти не разрешима. Но решать её надо, и они готовы этим заниматься.

Мне кажется, что сами АБС относятся именно к третьей категории. Именно поэтому (вкупе с высочайшим художественным уровнем повести) «Жук в муравейнике» и производит на всех до сих пор такое ошеломляющее впечатление.

Даже не знаю, с чем сравнивать финал «Жука» по силе его воздействия на читателя. Идеально выстроена вся последняя глава, а последний эпизод и, конечно, последняя фраза: «И тогда Майя Тойвовна Глумова закричала» — это стопроцентный нокаут.

Я очень хорошо помню своё ощущение после того, как дочитал последний абзац и отложил журнал в сторону. К этому моменту лишь одно чувство, пожалуй, владело мною почти безраздельно — огромное, безграничное сожаление о том, что я всё это узнал и вынужден теперь принимать в этом участие.

Я высказал именно такую мысль вслух, и мой умный, мой ироничный друг Лёша Денисов, прочитавший повесть раньше меня — он любую книгу брал первым, потому что читал быстрее — ядовито подколол: