Екатерина Матвеева - История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек

— Может быть, у меня короткое дыхание? — предположила перепуганная насмерть Надя. Она и сама заметила, что к концу занятий голос ее уставал, но, боясь правды, старалась не думать об этом.

— Нет, ничего похожего. Дыхание у вас прекрасное… Это связки. Типичное несмыкание связок.

Надя знала, что Петров — известный всему студенчеству вокалистов отоларинголог, непревзойденный специалист по голосовым связкам. Все певцы и певицы консерваторские, гнесинские и музыкального училища при консерватории лечились только у него.

«Что это может быть со мной? Должно быть, я много плакала эти дни», — гадала Надя, направляясь в его кабинет с запиской от своего педагога. Она упорно не желала знать истину.

Профессор Петров, обходительный и приветливый мужчина в годах, с добрыми, усталыми глазами, прочитав записку Елены Клементьевны, усадил Надю в кресло. При помощи целой системы зеркал он внимательно осмотрел ее горло. Надя видела, как постепенно с лица его стиралась дружелюбная улыбка, оно стало напряженным и озабоченным. «Сейчас он спросит, курю я или выпиваю». Но ничего подобного он не спросил, а то, что спросил, заставило ее похолодеть от страха:

— Скажите, у вас есть другая какая-либо специальность, кроме пения?

— Нет, никакой!

— Вам когда-нибудь приходилось очень громко кричать или петь?

— Нет, — совсем оробев, чуть слышно ответила Надя. «Что тогда заметила Елизавета Алексеевна, когда опросила, не пела ли я с духовым оркестром?» — силилась припомнить она. И вдруг ее, как молнией, пронзило: «Мымра! Мымра ей сказала: «Ты так билась и кричала. Я испугалась — голос сорвешь, петь не сможешь!» И ведь верно! Долго она хрипела и говорила только шепотом. А потом прошло, и с блеском пела на всех экзаменах. На пятерки!

— Вам нельзя петь! Категорически нельзя, если не хотите остаться совсем без голоса. У вас на связках… — тут он употребил какой-то термин, чего Надя не разобрала. Как будто узелки, которые мешают смыкаться голосовым связкам во время пения.

Это пройдет? — обомлев от ужаса, спросила она.

— К сожалению, только хирургическим путем. У вас были сильно повреждены голосовые связки.

— Но я же пою! — с отчаянием выкрикнула Надя.

— И очень напрасно! Говорю вам сразу, без иллюзий. Счастлив буду ошибиться. Берите академический отпуск, и главное — молчите, молчите! Через год покажитесь мне. Если не будет улучшения, придется оперироваться. Я выпишу вам рецепт, закажите полоскание у Ферейна. Каждое утро и после еды.

От Петрова Надя вышла как во сне, не в силах поверить в несчастье, внезапно обрушившееся на нее.

«Так не бывает, чтоб столько несчастий на одного, — сказала она себе, спускаясь по лестнице от Петрова. — Так ведь и раздавить человека можно. Уничтожить, стереть с лица земли. Это конец всему, чем я жила, на что надеялась! Это смерть!» Как и всегда, в минуты потрясений разум покидал ее, оставалось только одно желание: не жить! Не чувствовать! Не ощущать себя, своего «я».

Уже смеркалось, и зажглись фонари. Нужно было возвращаться домой, но она не села ни в такси, ни в метро, а поплелась вниз по Манежной, мимо библиотеки Ленина, пока не очутилась на Каменном мосту. Там она остановилась и долго смотрела на мутную, серо-черную, еще не замерзшую воду Москвы-реки.

По воде, перемежаясь, в веселом хороводе прыгали отражения огней с набережной. Темная вода казалась густой, как деготь.

«Мне страшно жить! Но еще страшнее поставить ногу на парапет и прыгнуть вниз головой. Я не смогу, это выше моих сил»! — шептала Надя, с омерзением всматриваясь в черную подвижную массу у своих ног. Она знала, были люди, которые уходили из жизни во цвете лет по собственному желанию, лишь приказав себе: «не жить!» Но она себе такой приказ отдать не могла — слишком многое еще любила, несмотря на то, что сейчас чувствовала себя ничтожной, раздавленной мокрицей, без воли, без надежды, с одним ужасом в душе перед будущим.

Рядом с ней откуда-то вдруг выросла внушительная фигура милиционера. Он с подозрением оглядел ее, но ничего не сказал и прошел мимо. Надя тяжело вздохнула, подняла воротник своего пальто и потащилась прочь. «Утопление не состоится но причине несостоятельности утопающего, — запрыгал бес, — не утопишься, не повесишься, не отравишься! Всем чертям назло!»

Она прибавила шаг, не вытирая злых слез, которые тут же сушил встречный ветер, и забыла вовремя свернуть направо, к метро. Прошла прямо по улице Фрунзе и вышла к памятнику. «Гоголь», — узнала Надя. «От Советского правительства»… прочитала она на цоколе. «Ишь вы! Добренькие дядечки! Не от народа — от правительства! Правительство совсем даже не народ! Боги!»

От этой мысли она сразу же пришла в себя, сменив безысходное оцепенение и горечь на вспыхнувшую злобу: «То-то счастлив был бы Гоголь подарку от такого «правительства»! Сидеть бы ему при нем на Лубянке вместе с «Ревизором»».

За памятником вниз спускалась широкая гранитная лестница к бульвару. На угловом доме, что против памятника, Надя обратила внимание на название улицы: «Гоголевский бульвар». «Гоголевский бульвар, — повторила она несколько раз, как заклинание. Я знаю его, я слышала о нем, но вот где? Где?» Дальше по бульвару она шла, роясь в памяти, и вспомнила! Стеллка Корытная! Ну, конечно же! Забавляя отупевших от голода и холода зечек в дальнем этапе в Воркуту, она рассказывала, как где-то здесь ее преследовали гебешники. Тут, неподалеку, должна быть лесенка через дорогу к переулку со смешным названием: Ситцевый Овражек».

С замирающим сердцем, пройдя еще немного, она увидела с правой стороны несколько ступенек вниз, переход через улицу, и обрадовалась, как старым знакомым. Переход был хорошо освещен, она спустилась вниз, перешла дорогу и прочитала на угловом доме: Сивцев Вражек. Совсем рядом, в нескольких шагах, налево, темнела подворотня, куда нырнула, спасаясь от преследовавших ее гебешников, Стелла. В подворотне было темно, но Надя бесстрашно вошла под арку небольшого дворика. Из окон жилых домов неярко струился свет, освещая его. Прямо перед собой она увидела парадную дверь, а налево еще одну. В глубине двора стояли два больших ящика для помоев. Надя грустно усмехнулась и пошла обратно.

Стелла, или как ее называли зечки, Света, с пересылки попала в другой лагпункт, на Предшахтную и уже должна была освободиться. Этой весной они с Володей были на просмотре в Доме кино и Наде почудилось, что в толпе она заметила кудрявую голову Стеллы. Если б была Надя «политической», как ее знакомые зечки, не постеснялась бы своего спутника, с радостью кинулась на шею Стеллке! А тут не подошла, постеснялась. Вспомнив еще раз своих зечек и то безрадостное время, когда они, бесправные рабыни, в телячьем вагоне загибались от полярной стужи и голодухи, ей стало вдруг легко и покойно на душе. «Ведь выдержали! Выжили! Хуже было, совсем безнадега! Да Бог спас!» Дома ее ждала приятная новость.