Дети русской эмиграции - Л. И. Петрушева

мне так знакомое и дорогое, я услышал речь, окружающую меня, русскую после иностранной.

Но недолго я находился среди русских, скоро опять большевики угрожали Одессе, и теперь, уезжая из Одессы, я чувствовал, что надолго, а может быть, и навсегда расстаюсь с нею. Опять, как и в первый раз, я уезжал из Одессы пароходом, но на этот раз уже не спокойно, как в первый раз, а под выстрелы большевиков, которые часть города уже заняли.

На этот раз я ехал не через Румынию, а через Болгарию. По дороге я заболел, и когда мы приехали в Софию, я не помню, так как имел сильный жар. Этот раз мы ехали до Сербии остальной путь сухопутно. Мы опять приехали в Белград, жили здесь всего три месяца и отправились в г. Сомбор, находящийся в Бачке в Югославии. Здесь я продолжал свое учение, но уже не в русском училище, а в сербском, здесь я кончил первый класс гимназии. Но и здесь мы долго не жили, всего около года, и переселились в город Земун, где и живем до сих пор.

Я очень многое из моих переживаний забыл, но все, написанное в предыдущих строках, есть все то, что я мог вспомнить. Не знаю, долго ли это будет продолжаться, но надежда, которая была, это бывшая Русская армия в Крыму, но с эвакуированием и этой армии все надежды погасли. И, может быть, долго еще придется ждать возвращения на Родину.

Мальчик

Первым годом, который перевернул всю мою жизнь, был 1917 год. Помню, что мы в то время жили в Гельсингфорсе. Мой отец все время находился в плавании, так что мы все время находились одни. И вот в марте 1917 года вспыхнула революция. С этого времени начинаются всевозможные переживания, которые продолжаются до нашего времени.

Через небольшой промежуток времени после этого большевики заняли Гельсингфорс, и нам пришлось эвакуироваться в Петербург. Помню я, что мы жили в большой квартире совсем без мебели, освещения и отопления. А тут еще начинаются вопросы о том, как прокормиться в эти трудные дни; приходилось каждый день вставать рано утром, чтобы бежать и стоять до полдня в хвосте около лавки за хлебом. Но скоро настали еще более трудные дни. Когда хлеб можно было достать только из-под полы, то есть чтобы никто об этом не знал. Но через год этому трудному времени наступил конец, наступили новые переживания. Папа получил место в Астрахани, и мы перекочевали туда; я не буду описывать наше путешествие в холодных товарных вагонах и переправу через Волгу зимой, в январе месяце, при 30° морозе, когда все плохо одеты, совсем не по-зимнему.

В Астрахани мы прожили около года, причем эта, астраханская, жизнь была немного лучше петербургской жизни. В Астрахани мы поселились в доме священника и не могли ни о чем поговорить, чтобы кто-нибудь не подслушивал за дверями. Один раз, когда папа остался ночевать на корабле, а мы остались ночевать в комнате, вдруг ночью раздались выстрелы, и через несколько минут толпа матросов, еле державшихся на ногах, ворвалась в наш дом. Не могу даже описать тех ужасов и смятения, которые продолжались до конца обыска. Толпа пьяных матросов ворвалась ночью к нам, в нашу комнату и спросила, где находится наш отец, но, по счастью, он ночевал на корабле, в довершение всего они отняли у нас два теплых зимних пальто; но всему приходит конец, настал конец и этой жизни, и мы, можно сказать, спасены. На небольшом катере мы в страшную бурю, обходя встречные льды, переправляемся через Каспийское море в Петровск. С этого времени начинает наша жизнь улучшаться. Как мы приехали, нас засадили, чтобы разузнать, кто мы такие. Через месяц нас выпустили, и мы поселились в загородном общежитии. Здесь мы могли не беспокоиться и не бояться ночных нападений, не боялись, что явятся матросы и отнимут последнее, что мы имеем.

Прожив около полугода в Петровске, мы совершаем длинное путешествие «на волах и лошадях» в Екатеринодар. Поселившись в Екатеринодаре, в вагоне, в 5 верстах от города, мы каждый день вставали очень рано, так как разносчики, кричавшие снаружи, не давали спать; обедали всегда в офицерской столовой. Кончилась и эта жизнь; мы переселяемся в Новороссийск. В Новороссийске мы поселяемся в общежитии бывшей школы, здесь мы часто подвергались опасности, так как находившиеся в горах «зеленые» часто делали разбойничьи набеги на город. Раз «зеленые» убили двоих из этого общежития, что навело смятение и ужас на нас, с этих пор по ночам стояли сильные караулы около ворот этого общежития. Папа тогда был помощником заведующего транспортами, и его перевели в Севастополь. Здесь наша жизнь еще более улучшается. Мы имели казенную квартиру, отопление и даже получали каждый день дармовой хлеб. Так мы прожили около полугода; кажись, о чем бы горевать, но судьба решила иначе, мы переезжаем в Константинополь, здесь жизнь повернулась к худшему, приходилось добывать деньги на пропитание, так как жалованья папа не получал иногда по нескольку месяцев. Живя в Константинополе, мы узнали…[187]

Мальчик

Мои переживания, начиная с 1917 годадо приезда в Королевство СХС

Что было в 1917 году, когда начался переворот в России, я очень смутно помню, потому что был еще тогда мал, но кой-какие события припоминаю. Я еще не понимал хорошо, что происходило вокруг, но замечал на окружающих меня лицах некоторое волнение. По улицам ходили солдаты, матросы с красными кокардами на груди. Изредка слышна была ружейная стрельба. На некоторых улицах собирался народ и о чем-то разговаривал и кричал. Я смотрел на это все в недоумении и не мог себе объяснить, что происходило. Помню, что с каждым днем усиливалась стрельба на улицах. Нельзя было выходить поздно из дому. Питание стало ухудшаться: хлеб трудно было находить, а если и удавалось найти, то с большим трудом и очень плохой. Когда наступила зима, в комнатах стало холодно, ибо топить было незачем[188]. Такое же самое положение было и в 1918 году.

Однажды перед самым нашим домом происходила перестрелка между большевиками и солдатами-добровольцами. В нашу квартиру заходили солдаты, делали обыски, но ни разу ничего не забрали. Я стал ужасно бояться их, и когда они появлялись на пороге, я удирал куда-нибудь и прятался. Все в доме волновались и не знали, что делать.

Помню был какой-то праздник большевистский – «День бедности», когда по улицам ехала большая телега с несколькими мужчинами и бабами, останавливалась около каждого дома, и мужчины и