Константин Мочульский - Валерий Брюсов

«Валерию-поэту» (Valerio vati) посвятил В. Иванов торжественно-пышное стихотворение.[10]

Твой правый стих, твой стих победный,Как неуклонный наш язык,Облекся наготою медной,Незыблем, как латинский зык!В нем слышу клект орлов на кручахИ ночи шелестной Аверн,И зов мятежный мачт скрипучих,И молвь Субур, и крик таверн.Твой зорок стих, как око рыси,И сам ты — духа страж, Линкей,Елену увидавший в выси,Мир расточающий пред ней.

В 1903 году выходит четвертый сборник стихотворений Брюсова: «Urbi et Orbi». Стихи 1900–1903 гг. (Кн. «Скорпион», Москва, 1903). Поэтический дар автора достигает расцвета; Брюсов овладевает техникой русского стиха; открывает новые области ритмики, вводит в русскую поэзию французский vers libre, необъятно расширяет возможности словесного выражения, обогащает поэтический словарь, тематику и композицию. «Urbi et Orbi» — книга смелых исканий и блистательных удач. Она создает Брюсову славу мэтра и становится руководством для поэтов. Белый и Блок учатся по ней «стихотворному ремеслу»; в истории символизма она — огромное событие. В «Предисловии» к сборнику поэт пишет: «Некоторые стихи необычны по размерам. В частности, в отделе „Песни“ я пытался перенять формы современных народных песен, так называемых „частушек“, а в отделе „Искания“ старался усвоить русской литературе некоторые особенности „свободного стиха“, vers libre, выработанного во Франции Э. Верхарном и Ф. Вьеле-Гриффеном и удачно примененного в Германии Р. Демелем и Р. Рильке. Стих, как наиболее совершенная форма речи, в отдаленном будущем несомненно вытеснит прозу во многих областях, прежде всего в философии».

Введение в литературу народных песен— городских, фабричных, солдатских, канонизирование «частушек» — историческая заслуга Брюсова. Он прокладывает дорогу «народнической лирике» Белого, «Двенадцати» Блока, поэзии Городецкого, Клюева, Кузмина, Маяковского и многих советских поэтов.

Брюсов создает жанр «мещанского романса».

Есть улица в нашей столице.Есть домик, и в домике томТы пятую ночь в огневицеЛежишь на одре роковом.И каждую ночь регулярноЯ здесь под окошком стою,И сердце мое благодарно,Что видит лампадку твою.

И дальше:

Мне вечером дворники скажут,Что ты поутру отошла,И молча в окошко укажутТебя посредине стола.

Такие выражения, как «на одре роковом», «регулярно», «тебя посредине стола»— подлинные стилистические находки. Не менее удачно передан поэтом жанр частушки:

Как пойду я по бульвару,Погляжу на эту пару.Подарил он ей цветок —Темно-синий василек.

В другой песенке девушка говорит другу:

То-то жизнь наша прискорбна:Мы весь день разлучены,Но зато всю ночь подробноПро тебя я вижу сны.

Превосходен книжный эпитет «прискорбна» и словечко «подробно».

А вот «весело» поет «гулящая»:Дай мне, Ваня, четвертак.Пожертвуй полтинник.Что ты нынче весел так,Словно имянинник?Буду ждать я час-другой,Где-то мой сударик?Помни, помни, друг милой,Красненький фонарик.

Здесь не простая стилизация, а настоящее сотворчество.

Сборщики на новый колокол распевают протяжно:

Пожертвуйте, благодетели,На новый колокол,Глас Господень —Звон колокольныйС напевом ангельскимДивно схож.

Столь же непосредственны и подлинны песня солдатская («Так-то, братцы, и с Китаем церемониться нам что ль?») и песня детская («Палочка-выручалочка— Вечерняя игра!»).

Мещанский романс и фабричная частушка вводят нас в лирическую тему «города». Мрачную поэзию современного города, его ненужное движение, резкие контрасты, электрический свет и кружение ночных теней открыл Брюсову Верхарн. В его школе русский поэт закалил и охладил свой стих; у него научился железному, суровому ритму. В стихотворении «Раньше утра» описывается просыпающийся город:

Я знаю этот свет, неумолимо четкий,И слишком резкий стук пролетки в тишине,Пред окнами контор железные решетки,Пустынность улицы, не дышащей во сне.

На холодном рассвете «недвижные дома, — как тысячи могил». И великолепная строфа:

Там люди-трупы спят, вдвоем и одиноко,То навзничь, рот открыв, то ниц — на животе.Но небо надо мной глубоко и высоко,И даль торжественна в открытой наготе!

Поразительно описание старой, купеческой Москвы: амбары, кули, подвалы, конторки, звон денег, половые, купцы, ломовые. Этот затхлый и жестокий мир исчезнет, на месте его воздвигнутся здания из стали и стекла.

Но страшный город — рок поэта. Ненавидя это жадное и грязное чудовище, он заворожен им. Как часто бродит он по улицам, всматриваясь в лица прохожих, пытаясь отгадать их тайну. Как призрачен город в ночные часы.

Дрожа белеет сумрак чуткий,Гремящий город мертв на час,Спят мудрецы, спят проститутки,И в два ряда мне светит газ.

Тревожен сон города: по темным улицам бродят призраки детей, стариков, девушек; гремят фабрики, свистят вдали паровозы.

О, демонов оклики! Ваши свистки, паровозы!

Ярко загораются окна вертепов.

Но пробуждается разврат.В его блестящие приютыСквозь тьму по улицам спешатСкитальцы покупать минуты.

Ночью сны смешиваются с явью: в девушке, сходящей с конки, поэт вдруг узнает царицу:

Да! я провидел тебя в багряницеВ золотой диадеме…

Женщина, прошедшая мимо него по тротуару, опьяняет его «невозможной» мечтой.

Она прошла и опьянилаТомящим запахом духов,И быстрым взором оттенилаВозможность невозможных снов.Сквозь уличный железный грохот,И пьян от синего огня,Я вдруг заслышал жадный хохот,И змеи оплели меня.

От этой «Прохожей» Брюсова протягиваются таинственные нити к «Незнакомке» Блока.

Брюсов начал писать стихи в «надсоновскую» эпоху. Казалось, что русская поэзия поражена старческим склерозом. Печальный чахоточный юноша Надсон привил ей свой недуг: бессильные порывы к «идеалу», неясное томление, упоение гибелью, «гражданская скорбь» и жалобы на скучную жизнь были привычными лирическими темами. Поэт был бесплотным духом, земля — царством теней, любовь — декламацией о возвышенных и отвлеченных чувствах. «Декаденты» выступили бунтовщиками против поэзии угасания и умирания. Бальмонт и Брюсов отважились «омолодить» поэзию, влить в ее жилы горячую кровь. И им удалось победить «упадок» и извлечь томную анемию fin de siècle. Вот почему в стихах их господствует эротическая тема. В «реабилитации плоти», борясь с прошлым, они доходили нередко до безвкусия и цинизма. Но как бы ни были несовершенны средства — цель их была исторически оправданна. Рассудительный и холодный Брюсов считал своим долгом воспевать страсть, сладострастие, эротическое безумие. Делал он это сознательно и последовательно. Можно сказать, что он был эротичен принципиально. В восьмой книжке «Весов» за 1904 год он добросовестно излагает свою «теорию страсти». «Страсть, — пишет он, — это тот пышный цвет, ради которого существует, как зерно, наше тело, ради которого оно изнемогает в прахе, умирает, погибает, не жалея о своей смерти. Ценность страсти зависит не от нас, и мы ничего не можем изменить в ней. Наше время, освятившее страсть, впервые дало возможность художникам изобразить ее, не стыдясь своей работы, с верою в свое дело. Целомудрие есть мудрость в страсти, сознание святости страсти. Грешит тот, кто к страстному чувству, относится легкомысленно».