Григорий Волчек - Виктор Курнатовский

— Шаповалов Александр Сидорович, — представился первый.

— Николай Панин, — сказал второй, протягивая Курнатовскому руку.

С Ковалевским они были уже знакомы. Гости и хозяева вошли в дом, и Шаповалов тотчас обратился к Курнатовскому с вопросом, который, по-видимому, очень его занимал.

— Вы познакомились с Ульяновым, видели его?

— Нет еще, — ответил Виктор Константинович. — Разрешение на поездку в Шушенское я еще не получил.

— Как же это можно? — с ноткой укора ответил Шаповалов. — Вы, марксист, и до сих пор не виделись с Владимиром Ильичем? А ведь совсем недавно Ульянов был в Тесинском. Это ведь недалеко. Нет, вы должны как можно скорее повидать его.

Виктор Константинович тотчас сел писать записку к Владимиру Ильичу — из Тесинского ее могли переслать в Шушенское. В записке он просил Ульянова известить его о месте встречи или, если Владимир Ильич не возражает, назначить время, когда Курнатовский может приехать в Шушенское.

Шаповалов и Панин пригласили Курчатовского в Тесинское.

— У нас там столица. Ссыльных — целая компания: Глеб Максимилианович Кржижановский и Василий Васильевич Старков со своими женами. Вскоре ждем приезда других политических…

Действительно, в Тесинское съезжались время от времени ссыльные марксисты из всех окрестных сел Минусинского округа. Приезжал туда и Владимир Ильич, беседовал с товарищами, ходил с ними на охоту, играл в шахматы. Он привозил своим друзьям-единомышленникам новые книги, брошюры и свои собственные работы, вышедшие в свет.

Вскоре и Курнатовский отправился в Тесинское. Дорога лежала вдоль русла быстрой и шумливой Тубы. Шуршание перекатываемой водой гальки служило хорошим ориентиром для путников даже в самые темные ночи, когда трудно было различить дорогу. Курнатовский проехал верст тридцать, почти не встречая жилья. Да, сибирские масштабы были особенные. Наконец показалась узенькая речонка Протока — приток Тубы. Около Протоки вдоль берега тянулись высокие заплоты, почти скрывавшие бревенчатые избы. Тесинское.

Вечер Курнатовский провел у Кржижановских и Старковых, куда он явился вместе со своими новыми знакомыми — Паниным и Шаповаловым. Атмосфера товарищества царила в этой маленькой колонии. И хотя годичное пребывание в тюрьме вновь обострило его болезнь и он стал опять хуже слышать, Виктор Константинович не сторонился здесь людей. Много говорили о делах, по которым попали в ссылку (большинство было осуждено по делу «Союза борьбы за освобождение рабочего класса»), обсуждали, содержание прочитанных книг. Говорили без умолку, спорили.

Потом как-то незаметно организовали импровизированный хор. Под аккомпанемент гитары, на которой прекрасно играл Старков, полились песни. Кржижановский был знатоком польских революционных песен и для некоторых из них написал русские тексты. В далеком сибирском селе Курнатовский впервые услышал «Варшавянку». Слова и торжественная строгая мелодия этого гимна свободы буквально потрясли его. После «Варшавянки» пели русские и украинские песни.

Кржижановский оказался интересным рассказчиком, и вечер прошел взволнованно, радостно. Были забыты и Сибирь, и глушь, и непогода, которая бесновалась за толстыми стенами бревенчатого дома.

В Тесинском Виктор Константинович заночевал у Шаповалова. Курчатовского удивило обилие книг, которые имел этот петербургский слесарь, научившийся в ссылке свободно читать и переводить с немецкого.

Шаповалов был действительно незаурядной фигурой. Когда они сблизились настолько, что стали поверять друг другу свои заветные мысли, Шаповалов рассказал Курнатовскому о себе.

Биография его была необычной. Проповедник слова божьего, фанатик, изнурявший себя постами и молитвами, человек, которого священники постоянно ставили в пример другим рабочим как образец христианской кротости и послушания, Шаповалов постепенно превратился в ярого врага религии.

В восьмидесятых годах, — рассказывал Шаповалов, — священники Слепян и Петров открыли в Петербурге на Боровой улице, около Новой бумагопрядильни, Общество трезвости. Говорить духовные пастыри умели хорошо, особенно Слепян. Действовали они ловко: в своих проповедях осторожно поругивали богатых; говорили, что все люди равны; описывали ад, которого не миновать всем взяточникам и стяжателям; упоминали о вреде пьянства… Я хочу, Виктор Константинович, чтобы вы поняли… Куда было деваться рабочему человеку? Каждый день ходить в казенку? А откуда доставать деньги? Закладывать целовальникам одежду и на вырученные от заклада деньги пить… А дальше что? После убийства Александра Второго за каждое неосторожное слово — ссылка, каторга. Социалисты к рабочим не заглядывали. Да и кому заглядывать — мало их осталось тогда на свободе. Вот и шел рабочий в церковь слушать поповские проповеди.

Как-то и я зашел на Боровую. Попал, поверил, и меня засосало. Я и сам стал проповедовать.

Пришло время, и хозяин начал снижать расценки. Рабочие, как они ни были в те времена забиты, подняли шум. Мои пастыри говорят: «Не противься злу, терпи». А рабочие и слушать ничего не хотят. Пойти против товарищей, против своего же брата рабочего? Ну, на такую подлость я был не способен. Стал я постепенно отходить от Общества трезвости, и представьте — отрезвился!

Записался в вечернюю школу и там окончательно излечился. И вот однажды, придя на завод, я заявил товарищам: «Братцы, не ходите больше на Боровую. Все это обман». Некоторые подумали, что я с ума сошел. Нет, просто знания вывели меня на правильную дорогу.

В начале девяностых годов по фабрикам и заводам вновь заработали нелегальные кружки. С нами, рабочими, занимались студенты, учителя. Ну и здесь на первых порах мне не повезло: попал к народникам. Называли они себя, как и прежде, «Народной волей». Но эти народовольцы мало чем походили на Перовскую, Желябова, Кибальчича.

Я просил как можно скорее использовать меня в деле. Готов был не только с бомбой, но и с рогатиной идти на смерть, лишь бы кончилась горькая, беспросветная жизнь.

Однако мне не пришлось участвовать в терроре, подвернулось другое дело: решили создать подпольную типографию для того, чтобы с помощью пропагандистских листовок сначала подготовить общество к предстоящим террористическим актам.

Так возникла знаменитая Лахтинская типография, которую полиция долгое время не могла раскрыть. Типография находилась в руках рабочей группы партии «Народной воли». Из-за границы мы получили печатный станок. Но тут же его забраковали. Мой товарищ, слесарь Тулупов, предложил станок своей конструкции, небольшой и удобный для конспиративной работы. Станок Тулупова и наборная доска со шрифтами разбирались почти мгновенно и умещались в ящике комода. Дело у нас пошло на лад.