Воспоминания - Сергей Михайлович Эйзенштейн

Разработка эпизода «Убийство Владимира Старицкого» для фильма «Иван Грозный»

Один эпизод отсутствует в фильме – финальный рейс «Потемкина» в Констанцу. Тот эпизод, который к «Потемкину» сугубо приковал внимание всего мира. Но этот эпизод доигрался уже за пределами фильма – доигрался в судьбе самого фильма, в том рейсе по враждебным нам капиталистическим странам, до которого дожил фильм.

Авторы картины дожили до того величайшего удовлетворения, которое может дать работа над историческим революционным полотном, когда событие с экрана сходит в жизнь. Героическое восстание на голландском военном судне «Цевен провинсиен», матросы которого на суде показали, что все они видели фильм «Потемкин», – вот то, о чем хочется вспомнить сейчас.

О тех броненосцах, на которых кипит такая же революционная энергия, такая же ненависть к эксплуататорской власти, такая же смертельная злоба к тем, кто, вооружаясь, зовет не к миру, а к новой бойне, к новой войне. О том величайшем зле, имя которому – фашизм. И твердо хочется верить, что на приказ фашизма наступать на социалистическую родину пролетариата всего мира его стальные дредноуты и сверхдредноуты ответят подобным же отказом стрелять, ответят не огнем орудий, а огнем восстаний, как это сделали великие герои революционной борьбы – «Князь Потемкин Таврический» тридцать лет тому назад и славный голландский «Цевен провинсиен» на наших глазах.

Чудо в Большом театре

…Аплодисменты в Большом театре, как картечь, неслись по полуциркулям коридоров. Я в коридоре, волнуясь не только за судьбу фильма, но и за слюни. Последняя часть пронеслась на слюнях.

Взбираясь все выше от партера в бельэтаж, с яруса на ярус, по мере того как возрастает волнение, жадно и встревоженно ловлю отдельные взрывы аплодисментов.

Пока внезапно, как картечь, не срывается зрительный зал в целом – раз (это пошел кадр с алым флагом).

Два – это по штабу генералов грохнули орудия «Потемкина» в ответ на расстрел Одессы.

Продолжаю блуждать по пустынным концентрическим коридорам.

Никого.

Даже вахтеры все забрались внутрь. Зрелище необычайное, впервые за историю в ГАБТ – кино.

Сейчас будет третья «картечь». «Потемкин» уйдет через адмиральскую эскадру, «победно рея знаменем свободы».

И вдруг – холодный пот. Всякое иное волнение забыто и перебито.

Слюни! Боже мой: слюни! Слюни…

Впопыхах в монтажной мы забыли склеить конец последней части фильма.

Монтажные куски финала – встречи с эскадрой – крохотные.

Чтобы они не разлетались, не перепутались, я слепляю их слюной.

Потом передаю монтажницам в склейку. Смотрю первый вариант. Рву его. Монтирую второй – снова рву.

И вдруг я отчетливо вспоминаю – монтажница не успела склеить последний окончательный вариант. Тот самый, который из коробки уже вылез на бобину.

Цепкий ацетон не заменил слюны.

А последний ролик, знаю по времени, слышу по музыке – уже пошел!

Чем я могу помочь?!

Бессмысленно ярусами полуциркульных коридоров сбегаю вниз – они сливаются в спираль, в штопор, и этим винтом хочется вонзиться, врезаться, вкопаться в подвалы, в землю, в ничто.

Сейчас будет обрыв!

Дробью посыпятся из аппарата куски…

И будет сорвано дыхание финала картины.

И вдруг, представьте! Чудо! Слюна выдерживает!

Картина домчалась до конца.

И мы глазам не верим, на монтажном столе потом без малейшего усилия отлепляя друг от друга те самые крохотные куски, которые, держась друг за друга чудодейственной силой, как целое промчались сквозь проекционный аппарат!..

Двенадцать апостолов

Для того чтобы сделать картину вокруг броненосца, нужен… броненосец.

А для воссоздания истории броненосца в 1905 году надо, чтобы он еще был именно такого типа, какие существовали в девятьсот пятом году.

За двадцать лет – а дело было летом 1925 года – облики военных кораблей категорически изменились.

Ни в Лужской губе Финского залива – в Балтфлоте, ни во флоте Черного моря летом 1925 года броненосцев старого типа уже не было.

Особенно в Черном море, откуда военные суда даже старого типа были уведены Врангелем и в большом количестве затоплены.

Весело покачивается на водах Севастопольского рейда крейсер «Коминтерн». Но он вовсе не тот, что нам надо. У него нет своеобразного широкого крупа, нет площадки юта – плацдарма знаменитой «драмы на тендре», которую нам надо воссоздать…

Сам «Потемкин» много лет тому назад разобран, и даже не проследить, куда листопад истории разнес и разметал листы тяжелой брони, когда-то покрывавшей его мощные бока.

Однако «разведка» – киноразведка – доносит, что если не стало самого «Князя Потемкина-Таврического», то жив еще его друг и однотипный сородич – когда-то мощный и славный броненосец «Двенадцать апостолов».

В цепях, прикованный к скалистому берегу, притянутый железными якорями к неподвижному песчаному морскому дну, стоит его когда-то героический остов в одной из самых дальних извилин так называемой Сухарной балки.

Именно здесь, в глубоких подземельях, продолжающих извилины залива в недра гор, хранятся сотни и тысячи мин. У входа к ним, как бдительный цербер в цепях, лежит продолговатое ржаво-серое тело «Двенадцати апостолов».

Но не видно ни орудийных башен, ни мачт, ни флагштоков, ни капитанского мостика на громадной, широкой спине этого дремлющего сторожевого кита.

Их унесло время.

И только многоярусное железное его брюхо иногда грохотом отзывается на стук вагонеток, перекатывающих тяжелое и смертоносное содержимое его металлических сводов: мины, мины, мины.

Серое тело «Двенадцати апостолов» тоже стало минным пакгаузом. И потому-то оно так тщательно приковано, притянуто и прикручено к тверди: мина не любит толчков, мина избегает сотрясения, мина требует неподвижности и покоя…

Казалось, навеки застыли в неподвижности «Двенадцать апостолов», как недвижно стоят двенадцать каменных изваяний сподвижников Христа по бокам романских порталов: они такие же серые, неподвижные, избитые ветрами и изрытые оспой непогоды, как и бока железного нефа, желтеющего собора, по пояс погруженного в тихие воды Сухарной балки…

Но железному киту суждено еще раз пробудиться.

Еще раз двинуть боками.

Еще раз повернуть в сторону открытого моря свой нос, казалось, навсегда упершийся в утесы.

Броненосец стоит около самого скалистого берега, параллельно ему.

А «драма на тендре» происходит в открытом море.

Ни сбоку, ни с носа броненосца никак не «взять» кинокамерой таким образом, чтобы фоном не врывались в объектив тяжелые отвесные черные скалы.

Однако зоркий глаз помрежа Крюкова, разыскавший великого железного старца в извилинах Севастопольского рейда, разглядел возможность преодоления и этой трудности.

Поворотом своего мощного тела на девяносто градусов корабль становится к берегу перпендикулярно; таким образом он фасом