Феликс Юсупов - Конец Распутина (воспоминания)

– Какие же это лекарства, которые вы даете Государю и Наследнику?

– Разные, милый, разные... Вот ему Самому-то дают чай пить и от этого чаю благодать Божия в нем разливается, делается у него на душе мир, и все ему хорошо, все весело – да, ай люли малина. Да и то сказать, – продолжал Распутин, – какой же он Царь-Государь? Божий он человек. Вот, ужо, увидишь, как все устроим: все у нас будет по-новому.

– О чем вы говорите, Григорий Ефимович. Что будет по-новому?

– Ох, уж больно ты любопытный. Все бы тебе знать, да знать... Придет время, все сам узнаешь.

Я никогда еще не видел Распутина столь разговорчивым. Очевидно, выпитое вино развязало ему язык. Мне же не хотелось упускать случая выведать от этого преступного «старца» возможно подробнее весь его дьявольский план. Я предложил ему еще выпить со мной. Мы долго молча наполняли наши стаканы. Распутин залпом опустошал свой, а я делал вид, что пью: подносил стакан ко рту и ставил его нетронутым на стол за вазой с фруктами, которая стояла между нами. Таким образом, Распутин пил один.

Когда одна бутылка крепкой мадеры была выпита, мой собеседник поднялся и, шатаясь, подошел к буфету за второй. Я опять наполнил ему его стакан, все так же делая вид, что наливаю и свой.

Осторожно возобновил я прерванный разговор:

– Григорий Ефимович, помните, вы мне недавно говорили, что хотите сделать меня вашим помощником. Я согласен вам помогать, но для этого мне необходимо знать, что вы надумали. Вот, например, вы только что говорили, что все будет по-новому, а как и что – я не знаю.

Распутин пристально посмотрел на меня, прищурился и, немного подумав, сказал:

– Вот что, дорогой: будет, довольно воевать, довольно крови пролито; пора всю эту канитель кончать. Что, немец разве не брат тебе? Господь говорил: «люби врага своего, как любишь брата своего», а какая же тут любовь?.. Сам-то[11] все артачится, да и Сама[12] тоже уперлась; должно опять там кто-нибудь их худому научает, а они слушают... Ну, да что там говорить! Коли прикажу хорошенько, – по-моему сделают, да только у нас не все еще готово.

Когда с этим делом покончим, на радостях и объявим Александру с малолетним сыном, а Самого-то на отдых в Ливадию отправим... Вот-то радость ему огородником заделаться! Устал он больно, – отдохнуть надо, да, глядишь, там в Ливадии-то, около цветочков, к Богу ближе будет. A y него на душе много есть чего замаливать; одна война чего стоит – всю жизнь не замолишь!..

Коли не та бы стерва[13], что меня тогда пырнула, был бы я здесь и уж не допустил бы до кровопролития... А то тут без меня все дело смастерили всякие там Сазоновы, да министры окаянные; сколько беды наделали!

А сама Царица – мудрая правительница, вторая Екатерина. Уж небось последнее-то время она и управляет всем сама, и погляди: что дальше, то лучше будет.

Обещалась перво-наперво говорунов[14] разогнать. К черту их всех! Ишь, выдумали что, против помазанников Божиих пойдут. А тут их по башке и стукнем. Давно бы их пора к чертовой матери послать... Всем, всем, кто против меня кричит, худо будет!!

Распутин все больше и больше горячился. Возбужденный вином и своими замыслами, он, казалось, и не думал ничего скрывать от меня:

– Я точно зверь травленый: все меня загрызть хотят... Поперек горла им стою. Все аристократы... За то народ меня уважает, что в мужицком кафтане, да в смазных сапогах у самого Царя, да у Царицы советником сделался. На то воля Божья! И дал мне Господь силу: все вижу, да знаю, кто что замышляет...

Вот недавно от генерала Рузского приходят ко мне, а я им прямо в лицо: «зачем, говорю, пришли?». Ну, да уж обещал устроить; хороший он человек.

Просят все меня евреям свободу дать... Чего-ж, думаю, не дать? Такие же люди, как и мы – Божья тварь.

– Вот видишь, – продолжал Распутин, – работы-то сколько! А помощников нету, все самому надо делать, а везде-то и не поспеешь... Ты – смышленый, мне и помогать будешь. Я тебя познакомлю с кем следует, и деньжонку загребешь... Только, пожалуй, тебе и ни к чему это: у тебя, небось, богатства-то побольше, чем у самого Царя? Ну, бедным отдашь, всякий рад лишний грош получить...

Резко прозвучал звонок и оборвал речь Распутина. Он засуетился. По-видимому, он кого-то ожидал к себе, но, увлекшись разговором со мной, забыл о назначенном свидании, и теперь вспомнив о нем, заволновался, опасаясь, чтобы вновь пришедшие не застали меня у него.

Быстро вскочив из-за стола, он провел меня через переднюю в свой кабинет и поспешно вышел оттуда. Я слышал, как торопливыми и неверными шагами он шел по передней, по дороге за что-то зацепил, уронил какой-то предмет и громко выругался. Он едва держался на ногах, но не терял при этом соображения. Невольно я подивился крепости этого человека.

Из передней до меня донеслись голоса вошедших. По-видимому, их было несколько человек; они вошли в столовую.

Я приблизился к дверям кабинета, которые выходили в переднюю, и начал прислушиваться. Разговор велся вполголоса и разобрать его было очень трудно. Тогда я осторожно приоткрыл двери и, в образовавшуюся таким образом щель, через переднюю и открытые двери столовой, увидел Распутина, сидящего за столом на том месте, где он только что беседовал со мной.

Совсем близко к нему сидели пять человек; двое других стояли за его стулом. Некоторые из них что-то быстро заносили в свои записные книжки.

Я мог рассмотреть тайных гостей Распутина: лица у всех были неприятные. У четырех был, несомненно, ярко выраженный еврейский тип; трое других, до странности похожие между собою, были белобрысые с красными лицами и маленькими глазами. Одного из них, как мне показалось, я где-то видел; но не мог вспомнить, где именно. Одеты они все были скромно; некоторые из них сидели, не снимая пальто.

Распутин среди них совсем преобразился. Небрежно развалившись, он сидел с важным видом и что-то им рассказывал.

Вся группа эта производила впечатление собрания каких-то заговорщиков, которые что-то записывали, шепотом совещались, читали какие-то бумаги. Иногда они смеялись.

У меня мелькнула мысль: не «зелененькие» ли это, о которых мне рассказывал Распутин?

После всего того, что я от него слышал, у меня не было сомнений, что передо мною было сборище шпионов. В этой скромно обставленной комнате, с иконой Спасителя в углу и царскими портретами по стенам, видимо, решалась судьба многомиллионного народа.

Мне хотелось скорее покинуть эту проклятую квартиру, но кабинет Распутина, где я находился, имел только один выход и уйти оттуда незамеченным было невозможно. После некоторого времени, которое мне показалось бесконечным, появился, наконец, Распутин с веселым и самодовольным лицом. Мне трудно было бороться с тем чувством отвращения, которое я испытывал к этому негодяю, и потому я быстро простился с ним и вышел.