К достижению цели - Михаил Моисеевич Ботвинник

для меня позиции. Я настолько был недоволен игрой в матче, что не стал анализировать, позвонил утром арбитру Н. Д. Григорьеву и сообщил, что сдаю партию, и, стало быть, матч окончен.

«Куда спешить, — сказал Николай Дмитриевич, — вы непременно должны доигрывать. Я просидел за доской всю ночь и нашел уникальный эндшпиль: пешки против ферзя. У Левенфиша, правда, есть единственный путь к выигрышу, но за доской это найти невозможно. Сейчас продиктую вам анализ...»

«Позвольте. Вы же главный судья, да по условиям соревнования участники ни с кем не имеют права советоваться».

«Именно поэтому и считаю своим долгом вам помочь, — сказал Григорьев. — Мне известно, что ваш партнер с начала матча пользуется помощью со стороны группы мастеров, а вы одиноки...» (Николай Дмитриевич был прав. Даже Слава Рагозин со мной не общался. До матча я предупреждал Григорьева, что это условие будет не на пользу более щепетильному участнику.)

«Спасибо, но играл я плохо — к чему быть мелочным? Будет еще много соревнований: партию я сдаю».

«Иного ответа я и не ждал!»

Николай Дмитриевич был величайшим специалистом в области пешечных и ладейных окончаний. В 1936 году в Париже на конкурсе составителей пешечных этюдов Григорьев завоевал пять призов из шести возможных. Работал он много, как правило, по ночам, когда было спокойно; внешне был похож на Зощенко, говорил тихо и витиевато, но когда показывал свои анализы, всегда была мертвая тишина: слушателей покоряла глубина его тонких замыслов! Он анализировал и во время прогулок. Однажды сохранил жизнь лишь из-за находчивости вагоновожатого, который успел подхватить Григорьева на сетку. Григорьев играл большую роль в шахматной жизни — еще в 1925 году руководил международным турниром в Москве. Вместе со мной в 1927 году завоевал звание мастера, но долгое время относился ко мне с предубеждением — может быть, из-за конфликта в Одессе по поводу участия в чемпионате страны Ильина-Женевского. Григорьев был правой рукой Крыленко: Николай Васильевич посылал нас вместе к зампредсовнаркома Антипову (по поводу международного турнира 1935 года).

Григорьеву неприятен был исход матча не только потому, что моему партнеру помогала целая бригада. Советским шахматистам в те времена необходим был свой лидер, с которым были бы связаны надежды на завоевание первенства мира. И вот появился новый чемпион — Левенфиш. Положение запуталось; результат матча только ухудшал ситуацию.

Между тем вопрос о том, может ли Ботвинник представлять на мировой арене советские шахматы, не был праздным. На шахматном Олимпе было смутное время. Капабланка и Алехин прошли уже через зенит своей славы, к чемпиону мира Эйве относились несколько скептически, акции молодого поколения (Флор, Решевский, Файн, Кёрес) повышались. Алехин вернул себе звание чемпиона и подписал с Флором контракт о матче (матч субсидировался знаменитым чехословацким обувным фабрикантом Батей). Но Чехословакия была вскоре оккупирована нацистами, и контракт потерял силу. Неопределенность сохранялась.

Осенью 1938 года в Голландии должен был состояться двухкруговой турнир восьми сильнейших шахматистов мира; отбор был строгим — даже Ласкер после его неудач в 1936 году в Москве и Ноттингеме не получил приглашения. Левенфиш настаивал, чтобы он представлял Советский Союз, с ним все же не согласились, и мне было поручено выступать в АВРО-турнире (АВРО — популярная голландская радиокомпания), где играли чемпион мира Алехин, Капабланка, Эйве, Керес, Решевский, Файн и Флор.

Снова прошу, чтобы меня послали с женой. Комитет физкультуры сообщает, что все в порядке, и мы приезжаем в Москву за документами, чтобы поездом отправиться на Запад.

Отъезд завтра, но дают один паспорт, жене в паспорте отказано. Что делать? Комитет физкультуры подчинялся тогда зампредсовнаркома Булганину. Это неплохо, мы познакомились в 1936 году в Париже, когда возвращались из Ноттингема, тогда Булганин возглавлял делегацию Моссовета. Звоню его помощнику по Госбанку и объясняю положение.

«Хорошо, — говорит он, — я доложу товарищу Булганину».

Настроение тяжелое. Погуляли, поужинали и легли спать. Утром выяснилось, что оба не могли заснуть. Идем в Комитет, на Скатертный.

«Где вы пропадаете? Пусть ваша жена немедленно заполняет анкеты».

Гора с плеч! Едем вместе...

Путь опасный — через фашистскую Германию. При переезде немецкой границы какой-то тип в штатском проверяет паспорта у пассажиров и ставит штемпеля. Увидел наши ярко-красные книжицы — переполошился. Все было почти по Маяковскому. Тип в штатском исчез, момент был серьезный: нордэкспресс не мог долго ждать. Но вот тип влетает в вагон, вручает мне паспорта и удирает, так и не закончив проверку паспортов у других пассажиров, поезд тронулся. В восемь вечера — Берлин, на перроне полпред Мерекалов; НКИД просил его проверить, все ли с нами благополучно. Семь утра — Брюссель. Нас встречает полпред Рубинин. На следующий день — Амстердам.

Амстердам и сейчас хорош, хотя и сильно модернизировался. Тогда это был весьма изящный старинный город с несметным количеством велосипедистов — пешеходов почти не видно (сейчас велосипед в Голландии не столь популярен, голландцы пересели в автомобиль). Но в Голландии были не только велосипедисты; тогда (так же, как и сейчас) были и шахматисты. В 1935 году школьный учитель Эйве стал чемпионом мира, и это сыграло решающую роль в популяризации шахмат среди голландцев.

Перед турниром у всех участников были взяты расписки, что они полностью доверяют компании АВРО организацию турнира. А зря! Нас мотали по всей стране. Перед игрой вместо обеда — два часа в поезде. Играли голодные. Пожилые участники — Капабланка и Алехин — не выдержали напряжения. Когда возвращались в Амстердам, участникам в поезде раздавали бутерброды. Однажды Алехин настолько проголодался, что всех растолкал и первым схватил свой провиант...

Иногда мне везло — за мной приезжал Николай Иванович Елизаров, шофер Экспортхлеба. Тогда дипломатических отношений с Голландией не было, и несколько сотрудников Экспортхлеба были единственным советским островком в голландском океане — конечно, они переживали за меня. Николай Иванович на своем «студебеккере» доставлял меня в Амстель-отель на час-полтора раньше, чем приезжали остальные участники.

7 ноября, в первом туре, я проиграл Файну — он великолепно провел партию. Затем в третьем, седьмом и одиннадцатом турах я выиграл у Решевского, Алехина и Капабланки и примкнул к лидерам — Файну и Кересу. В двенадцатом — в равной позиции — зевнул Эйве качество и занял третье место.

Я не видел Алехина два года — за это время он блестяще выиграл матч-реванш у Эйве. Внешне он изменился: обрюзг (нижняя челюсть стала массивной), как-то успокоился, вино пить бросил. В АВРО-турнире ему было трудно.

Моя партия с Алехиным — планомерное использование в эндшпиле преимуществ, накопленных