Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев

– Алексей?!. Здравствуй, дорогой!.. Жив, здоров?! – восклицаю.

– До-ома, – протянул он.

Он меня видит в чине полковника впервые. С 1912 года он в 1-м Кавказском полку, в Мерве. Отличный казак, отличный у него конь, но он малограмотный, почему и не попал в учебную команду. Но как отличного казака и на отличной лошади – полк командировал его в бригадную пулеметную команду в Асхабад, где находилась эта команда при 1-м Таманском полку. Всю войну на Турецком фронте провел пулеметчиком. Видел его, как на карьере, с пулеметом системы «Максим» на вьюке, они выскочили по каменьям на возвышенность, мигом сорвали пулемет с вьючного седла и немедленно открыли огонь против турецкой пехоты. В Кавказском восстании был самым надежным пулеметчиком у брата. Нас разбили. С тех пор я его не видел. Вот почему и приятна была встреча.

– Федор Ваныч! – обращается он ко мне уже по-станичному. – У Вас в полку много пулеметов, отбитых вчера у красных. Позвольте мне и Ивану Коробченку поступить в Ваш полк пулеметчиками. Вы же знаете, что мы старые пулеметчики еще с Турецкого фронта.

– Канешна, канешна, – отвечаю ему. – Явитесь к начальнику команды есаулу Сапунову и доложите, что я согласен.

– Да мы уже были у него. Он и сам рад, когда узнал, что мы старые пулеметчики. К тому же мы вступим на своей линейке и со своей упряжкой, только дайте нам один пулемет, – докладывает он.

Дорогое наше казачество!.. Всегда и всюду мой поклон тебе до земли за твою жертвенность.

Семья Горошко зовет меня войти в дом отведать хлеба-соли. Говорю, что это невозможно.

– Да хуть посмотреть «святой угол», Федор Ваныч, – упрашивают они.

Но я отлично знаю, что значит «посмотреть святой угол». Легко войти в дом, а там уже «замотаются» бабы-снохи у печи, побегут в погреб – и хочешь не хочешь, садись за стол, ешь, пей, и скоро уйти уже нельзя будет.

Доказал и рысью двинулся дальше вдоль улицы. А у ворот стоит наш сосед «напротив», маленький, рыженький Иван Крупа. Он окончил действительную службу также давно, когда я был мальчиком. Ему теперь свыше 40 лет. Он такой же маленький, но с рыжей небольшой бородой. Увидев меня, вышел на середину улицы, расставил руки в стороны, загородил мне дорогу и все тем же мягким голосом заговорил:

– Федор Ваныч, здравия желаю, Федор Ваныч, господин полковник! Как приятно, как радостно Вас видеть! Заезжайте, заезжайте к нам во двор, – и взял мою кобылу под уздцы, словно боясь, что я проеду дальше.

– Здравствуйте, Иван Романович, – вторю ему. – Очень приятно повидать близкого соседа, но заехать не могу, некогда.

– Ды как же эта так?.. Ну, хуть на минутку, я сейчас скажу жене, и она приготовит что-нибудь.

Отказываюсь и здесь, но спрашиваю:

– Как жена, как дочка Галина?

Оказывается, не только что их единственная дочка Галина, подросток тогда, но и все ее сверстницы – Фекла Рябченко, Апрося Горошко, Марина Епиха, Дуняшка Белич – не только что все вышли давно замуж, но уже и имеют детей. Все это было так странно знать, так как сам был еще холост, и мне думалось, что в этом холостяцком положении остановился и весь мир.

Правее меня стоит наше старое подворье, которое отец продал в 1907 году и купил новое на Красной улице. Я давно хочу посмотреть на него, и Иван Романович Крупа меня понял.

– Хотите посмотреть на свою родину? – спрашивает он, и я с ним поворачиваю на север.

Из всех отцовских построек остались лишь кухня с летним сараем вдоль улицы да колодец во дворе. Все остальное абсолютно новое, чуждое и ничего не говорит моему сердцу. Нет и нашего роскошного фруктового сада. Он весь выкорчеван и превращен в огород. Хотя выкорчеваны все сады и у соседей, и позади построек – голое поле у всех. Зады двух улиц спускались в балку, по которой тянулась широкая и глубокая канава для стока воды в станичный став. Эти зады были заросшие акациями, бузиной, крапивой и разным бурьяном, куда нам, детям, страшно было ходить, так как там должны водиться волки, ведьмы и другие разные чудовища. Переселившись на Кубань из Украины, жители перенесли сюда и все украинские поверья. Вера в леших, домовых, в ведьм и русалок наполняла наше детство. И вот эти бывшие заросшие «зады» дворов теперь полностью очищены и потеряли свою прелесть, как и все страшные поверья. Такая жалость. Словно вырвали из груди часть моей жизни.

«Ведьма». В пулеметной команде. Станичники

От Крупы я еду к полковнику Булавинову, в штаб своего полка, который помещается в очень богатом доме вдовы Белич, наших соседей справа. Наша семья не особенно дружила с косоногим стариком Беличем, сверстником нашего деда Гавриила Фомича. Уж больно он был лют ко всем людям. Овдовев, он женился на молодой вдове с детьми. От нового брака появились новые дети. Вторая жена годилась ему в дочки. У нее было что-то цыганское. Жила замкнуто. О ней соседки говорили, что она «тоже ведьма», но пока молода, еще ничего, а когда постареет, будет настоящая ведьма. Но она и теперь иногда выходит по ночам доить чужих коров, хотя у них и своих много. Слушая, мы, дети, верили этому и сторонились ее. А в ее тихой поступи, словно крадучись, мы видели настоящий «признак ведьмы». И не без смущения я вошел в дом вдовы Белича (старик давно умер), не видя его хозяюшки 13 лет.

Полковник Булавинов встретил меня очень внимательно. Он был приятный человек в жизни. Я быстро осмотрел залу, где он помещался, мне хорошо знакомую, и нашел, что ничего не переменилось в этом большом доме.

– Ну, как хозяюшка? – спрашиваю его затаенно, ожидая от него соответствующего ответа, что у нее что-то «от ведьмы».

– Очень хорошая женщина, так внимательна ко мне. Всего вдоволь, накормила, – отвечает он. И добавляет: – Да, оказывается, Федор Иванович, Вы были их ближайшими соседями? Она так много расспрашивала о всем Вашем семействе и прямо-таки не верит, что вот «Федя командует нашим полком». Давно ли он был мальчиком? – говорит она.

Мы с Булавиновым улыбаемся на это, и я иду поздороваться с нею. Через знакомую столовую и спальню, окном в наш бывший двор, иду на кухню. Увидев меня, навстречу поднялась она, «ведьма».

Боже!.. Какие у нее добрые и красивые глаза! Она очень печальная, но, увидев меня, глаза ее так мило, так ясно прояснились. Ей, как