Плащ Рахманинова - Джордж Руссо

Он никогда ее ни к чему не подталкивал, всегда держал слово и, казалось, обладал золотым характером. «Безукоризненный» — вот определение, которое стало с ним ассоциироваться. Он не раз целовал и обнимал ее, но не пытался соблазнить. Именно она превращалась в вожделеющего партнера.

Впервые в жизни ее мысли, не только тело, обратились к сексу. Несколько раз она делалась агрессивной, пыталась вовлечь его в занятие любовью, но он категорически отказывался. «Мне нужна жена, — говорил он, — а не шлюха». Как ни странно, она почувствовала себя увереннее после того, как он произнес это слово, и стала постепенно рассказывать о своей жизни с Аделью в Чатемской школе, а потом в Джульярдской. Описала свое оцепенение в Таун-холле, ощущение того, что она сейчас упадет в пропасть на краю мира. Сэм преисполнился благоговения перед ее болью, даже нашел способ успокоить ее сердце, растравленное воспоминаниями.

Однажды Сэм упросил ее сыграть для него. Поначалу она отказывалась — она ведь так давно не упражнялась, — но Сэм настаивал, и она вообразила, что он не верит, будто всего лишь чуть больше года назад она стояла на сцене Таун-холла, готовая ослепить мир Рахманиновым. Они заключили договор: она потренируется несколько недель и только потом ему сыграет. В назначенный день она нервничала — это было не мучительное волнение перед концертом, а тревога, вызванная тем, что она готовилась обнажить перед ним душу. Сэму нравилась классическая музыка, но он не разбирался в стилях и композиторах. Она сыграла Шопена, чтобы разогреться, потом Рахманинова. Сэм пришел в восторг и сказал со слезами на глазах, что ему открылось новое окно в ее душу; теперь он просто обязан на ней жениться, даже если его родители не согласятся (как же им согласиться в свете бюджетного дисбаланса?), а когда они поженятся, Эвелин будет учить их детей музыке и они унаследуют таланты матери.

Весной 1941-го, сразу после Песаха, Сэм сделал предложение, и они поженились на Хануку, в воскресенье 14 декабря 1941 года, ровно через неделю после того, как японцы совершили налет на Перл-Харбор. Родители Сэма хотели, чтобы им дали время спланировать свадьбу сына. По обычаю, в еврейских семьях чек выписывает отец невесты, но Сэм скромно передал, что его родители желают большую свадьбу на несколько сотен человек и конечно же не ждут от Абрамсов, что те ее оплатят.

Чезар с Михаэлой испытали облегчение: они боялись, что денежный вопрос сорвет сделку. У них были сбережения, но конец 1930-х не слишком благотворно сказался на состоянии Чезара: богачи покупали меха вплоть до 1936 года, а потом перестали, и к 1939–1941 годам его доходы резко упали. Какую-то сумму он скопил на то, чтобы арендовать зал в Таун-холлле для выступления Эвелин и покрыть сопутствующие расходы, особенно на бархатное платье, а также заплатить комиссию менеджеру, если дебют окажется успешным, но у него не было лишних нескольких тысяч на пышную свадьбу.

Разгорающаяся в Европе война подспудно грызла Чезара. Его родители недавно умерли, но все еще оставались дядюшки, тетушки и кузены, и он почти ждал, что в любую минуту нацисты сметут с лица земли Балканы и уничтожат проживающих там евреев. Дневник Эвелин передает его высказывания дословно, как будто ради исторической достоверности, а не для того, чтобы отвлечься от помолвки. Чезар всегда отождествлялся с Румынией, а Михаэ-ла — вовсе нет: она считала себя американкой. И все же Чезар оживился и поцеловал дочь, когда услышал хорошие новости о том, что дата свадьбы назначена: «Моя дочь подарит мне первого внука». Это был такой сдержанный поцелуй, что Эвелин буквально могла прочитать его мысли — отцовская версия полупоцелуев Сэма, которыми тот одарял ее на прощание. Сэм ходит на цыпочках, как Чезар, думала Эвелин, потому что он тоже джентльмен, уже в двадцать три.

Тем летом Сэм подарил ей бриллиантовое ожерелье, а потом показал сочетающееся с ним венчальное кольцо — скромный, но чистый бриллиант в восемнадцать каратов, оправленный золотом. 15 декабря они отправились в медовый месяц на автобусе «Грейнаунд» из Манхэттена до Ки-Уэста и, вернувшись перед Новым годом, въехали в маленький, но элегантный двухэтажный кирпичный дом на Дартмут-стрит в Форест-Хиллс. Когда Эвелин впервые заглянула внутрь, она увидела новенький черный рояль «Стейнвей», перевязанный огромной красной лентой. «Для Эвелин от Сэма с любовью, 27 декабря 1941», — гласили ярко-красные буквы.

* * *

Дальше записи в дневниках Эвелин становятся хаотичными. В них указано, что одиннадцать месяцев спустя, в воскресенье перед Днем благодарения, 22 ноября 1942-го, родился Ричард Амстер — в тот самый день, когда Советская армия окружила немцев под Сталинградом. Но в тот момент Россия была бесконечно далека для Эвелин, несмотря на то, сколько отдала она когда-то музыке Рахманинова. И День благодарения, американский праздник, она воспринимала как должное, без всякого символизма — уж точно не связывала его с тем, что в минувшее воскресенье у нее родился сын. Для Эвелин 22 ноября было радостным днем, который не могли омрачить даже тускнеющие воспоминания о катастрофическом дебюте. Конечно, на сцене она запаниковала, но рождение Ричарда прошло как по маслу с того момента, как у нее начались схватки и Сэм отвез ее в Флашингскую больницу. Вскоре в руках у Эвелин оказался пухлый здоровый младенец нормального веса с любопытно поглядывающими на нее карими глазищами и розовой кожей. Бывшая пианистка заметила, что его крохотные пальчики телесного цвета напоминают тесто и реагируют на прикосновение влажной хваткой вокруг ее пальца.

Сэм вел себя по отношению к малышу менее восторженно, просто с опаской следил, как тот растет. Он предсказал, что Ричард пойдет в мать, и так и вышло: он напоминал ее внешностью, телосложением, выражением лица, жестами. Ему еще не исполнилось года, а его глаза уже следили за Эвелин, когда та играла на рояле. В два года он уже сам бренчал по клавишам, а в три Эвелин стала давать ему уроки. Она чуть ли не рыдала от его успехов, и даже Сэм был поражен.

Эвелин научилась «быть матерью» без постоянных подсказок Чезара и Михаэлы. Два года назад материнство было последним, о чем она думала, теперь же она постигала азы, узнала, к примеру, что игра на фортепиано успокаивает ее тревоги по поводу Ричарда и прогоняет ощущение собственной неполно ценности. Дела компании Сэма пошли а гору, к за два года с 1939-го, к тому моменту, как США объявили войну Японии, его зарплата увеличилась вдвое — за всю войну им ни разу не пришлось беспокоиться о