Шишков - Николай Хрисанфович Еселев

«…Шишков может развернуться в крупного писателя, но до сих пор он пишет неуверенно, оглядываясь по сторонам, и чуточку под Ремизова, словно боится быть оригинальным, самим собою. Кроме того, ему нужно остерегаться: как бы не сбиться на дорогу сибирского Лейкина. Вы не обижайтесь за приятеля — я добра ему желаю, как и всем вам…

…Но что у всех у вас, сибиряков, приятно, так это скромность! Так противна наглость, с которою всякая бездарь в писатели лезет.

За то я и полюбил вас крепко».

Когда Алексей Максимович писал эти строки, Шишков приезжал на некоторое время в Петроград. Литературой же занимался он в ту пору между своими основными служебными делами. Но, встреченный тепло Пришвиным, Ремизовым, Аверьяновым, Миролюбовым, Вячеслав Яковлевич чаше стал думать о писательском труде, о создании больших произведений. Проведав об этих помыслах, Алексей Максимович в своем письме к А. И. Анучину от 22 октября 1912 года сообщает: «Был рад узнать, что Шишков пишет большую вещь. Давно пора».

Письмо М. Горькому (1916 г.).

Его замечания по первым рассказам Вячеслава Шишкова носят важный и принципиальный характер. Горький увидел в ранних произведениях Шишкова и самобытность, и несомненное дарование автора, который при дальнейшей работе сможет стать большим художником. Важными были и предупреждения Алексея Максимовича: писать свободнее, писать без оглядки, не сбиться на ложный путь… Мы не уверены, что содержание этих писем стало тогда же известно Вячеславу Шишкову, ибо Шишков отбыл на Алтай, а вскоре началась война. Но то, что авторитетного и подробного разбора своего творчества он ждал от Алексея Максимовича Горького с большим волнением, не подлежит сомнению.

Первая встреча Вячеслава Шишкова с Горьким состоялась только зимой 1914 года. Было это во время кратковременного пребывания Шишкова в Петербурге, совпавшего с приездом сюда Г. Гребенщикова, уже известного писателя-сибиряка, который и предложил Вячеславу Яковлевичу пойти в гости к Алексею Максимовичу. «Как в гости? К Максиму Горькому?! И мое раздумье мучительно закачалось между крайним желанием увидеть Горького и опасением показаться по-провинциальному любопытным и навязчивым. Однако Гребенщиков, обладавший более прямолинейной психикой, ловко расшиб мои недоумения. И мы пошли… Но поток моих смущенных размышлений был прерван мужественноласковым голосом хозяина:

— A-а, вот отлично! Пойдемте в кабинет…

…Был вечер. Горький сел у письменного стола в кресло, позвонил, сказал прислуге: „Чайку“ — и задымил папиросой…

— Ну-с, как в Сибири? Как Потанин?

— А вы разве знаете Потанина?

— Григория-то Николаевича? Отлично знаю. Хотя пи разу не встречался с ним. Такие люди, как Потанин, редки. Их надо беречь, любить…

Пили чай в столовой. Супруга Алексея Максимовича М. Ф. Андреева была обаятельной хозяйкой. После мы вновь прошли в кабинет и здесь провели в разговорах около двух часов, промелькнувших незаметно быстро… Уходил я с переполненной впечатлениями головой. Голова моя огрузла и душа насытилась до отказа…»

В августе 1915 года Вячеслав Шишков окончательно переезжает из Томска в Петроград. Времени для занятий литературой у него стало больше, чем в Сибири. Теперь он получил возможность чаще встречаться с М. Горьким, советоваться с ним по своим литературным делам. Алексей Максимович всегда тепло, по-дружески принимал Шишкова. «Он так много, сочно, образно рассказывал из своих скитаний, такую проявлял мудрость в обобщениях, что мне казалось тогда, что вся Россия для него как на ладони. И мне необычайно стало радостно, что наша Россия родит таких людей!»

После таких посещений Вячеслав Яковлевич, по свидетельству Жихаревой, стал усерднее дорабатывать свою первую крупную вещь — повесть «Тайга».

Вскоре Шишков представил повесть М. Горькому. Недолго пришлось ждать ответа… «Помню какое-то особенное, сосредоточенно-радостное лицо Вячеслава Яковлевича, — пишет К. М. Жихарева, — когда он принес мне письмо Алексея Максимовича. Оно и в самом деле было очень лестное…».

«Дорогой Вячеслав Яковлевич!

„Тайга“ очень понравилась мне, и я поздравляю Вас, — это крупная вещь. Несомненно, она будет иметь успех, поставит Вас на ноги, внушит Вам убеждение в необходимости работать, веру в свои силы…

Я передал рукопись А. Н. Тихонову в редакцию, он должен прочитать ее. Я хотел бы видеть Вас, но до вторника едва ли успею, а во вторник еду в Финляндию. Значит — увидимся на пасхе или на фоминой, вернусь я в понедельник или вторник Пасхи.

Будьте здоровы, желаю всего доброго!

3. IV-16.

А. Пешков»[17].

Повесть «Тайга» как бы завершала сибирские очерки и рассказы Шишкова. Над ней Вячеслав Яковлевич работал более двух лет. Вначале предполагал создать обыкновенный рассказ на немудреную тему, по судебной заметке, — об убийстве крестьянами шести бродяг, заподозренных в краже денег у торговца. Такой рассказ был написан. В нем изображалась поимка бродяг и их казнь. «Никакого плана работы не было, — рассказывает Шишков в книге „Как мы пишем“. — Поэтому в процессе творчества я чувствовал себя плавающим по большой реке, куда глаза глядят. Я думал, что эта река есть главнейшая артерия, впадающая прямо в океан. Самый заурядный, каких тысячи, рассказ мой подходил к концу. И вдруг всплыла другая идея, значительно сильнейшая, чем первоначальный замысел. Оказалось, что несущая мою ладью речонка, которую я принимал за гладкую речищу, есть не более как маленький приток большой реки, о существовании которой минуту тому назад я вовсе не подозревал… Пришлось написанное сжечь и засесть за совершенно новую, более осмысленную работу, в которую первоначальный замысел вошел как фрагмент большого полотна».

Дело, разумеется, не в мгновенном озарении: всей работой над очерками и рассказами, своими встречами с передовыми людьми Сибири, встречами с маститыми писателями столицы, с М. Горьким Шишков подготовил себя к созданию более крупных произведений, где бы смогли полностью раскрыться познанные им характеры. Настало время излить свои чувства и переживания, высказаться обо всем виденном и слышанном как-то иначе, по-своему, приметно, писать яркими красками.

В Кедровке и в соседнем таежном селе Назимове рассеивались народнические иллюзии о мирной деревенской общине, представления некоторых литераторов об извечных свойствах народной души, вместо некоего загадочного сфинкса крестьянин виделся Шишкову реальным человеком, о котором автор и пишет в своей повести «Тайга».

Жителям Кедровки присущи были и ненависть, и зависть, и доброта, и смелость, и удаль. Как и везде, «старики любили друг другу жаловаться на сыновей и внуков, что отбились от рук, совсем из отцовской воли ушли, никого знать не хотят — ни бога, ни черта». Рушились патриархальные устои в деревне. Начинался разлад прежде всего между бедными и богатыми.

Со всеми жизненными противоречиями — с черными и светлыми днями, с