Заметки об удаче - Котляр Август

при связях, появились школы, куда сдавали детей приличные люди. И речь не о 45-ой и не о 57-ой, где дети славились заумью, а о тех, которые ковали кадры для будущей служилой советской аристократии, такие как 12-ая спец французская, 72-ая спец английская, 110-ая спец испанская, и ещё десяток школ, преимущественно в историческом центре Москвы, а также на Кутузовском и Ленинском проспектах. Дети с безупречным этническим и социальным происхождением могли пойти дальше в МГИМО, у которых была ещё и божья искра могли пойти в МГУ, а остальные могли идти куда ходят или куда пристроят. Эти несколько школ и пара учебных заведений заменяли советской аристократии интернаты вроде Итона и Хэрроу, а также заменяли Оксфорд и Кембридж. Образование было не хуже, воспитание несколько другим с поправкой на двоемыслие, а карьеры имели советские траектории – через связи за кордон, потому что только так можно было быстро, в течение нескольких лет, решить множество материальных проблем.

Мне это довелось наблюдать всё воочию, поэтому я описываю процессы так, как они были в реальности. Я родился на Патриарших прудах, в доме 17 по Ермолаевскому переулку, там дед по материнской линии получил от товарища Сталина квартиру. Вырос и жил всегда на Поварской – это между Патриаршими прудами и Арбатом. Окончил 72 спецшколу. Соученики – преимущественно внуки маршалов и крупных деятелей, например, внучка Ефима Славского и внучка маршала Конева, а также много детей дипломатов – не только советских, но и иностранных. Я сидел за одной партой с Никки Эванс, дочкой Посла Австралии в СССР, а курить и пить пиво мы сбегали с уроков с Эрнальдо Сантосом, сыном торгового атташе Никарагуа в СССР; многие мои одноклассники родились в Стокгольме, Вашингтоне и других столицах. Родители мои работали советскими министерскими чиновниками, а воспитанием моим занимались бабки – они позаканчивали ещё при царе гимназии и даже видели государя-императора. Меж собой они говорили по-французски и по-немецки. К ним в гости приходила Анастасия Ивановна Цветаева, они все знали друг друга ещё по-соседски, мы жили на соседних переулках, и ещё приходила всякая публика из раньшего времени. Мой дед посылал моего отца с поручениями к Ардовым, у которых тогда жила Ахматова. После окончания школы я поступил в МГУ, занимался историей первобытного искусства, получил самую бесполезную специальность из всех, которую только можно было получить. Моим частым собеседником был Лев Николаевич Гумилёв, с которым мы выпили много водки и выкурили несчётное количество “Беломора”. Потом наступили 1990-е и надо было как-то жить. Так сложилось, что я выполнял некоторые функции при Советском фонде мира, ездил с поручениями в Лондон и в Нью-Йорк, в Советскую миссию при ООН. Потом я помогал одному депутату, он был приличным человеком, художником. Он меня пристроил помогать барону Фальц-Фейну, когда тот приезжал в Москву.

Глава 21. Извиняюсь, что сужу по себе, но больше не по кому судить

Мои родители ещё при советской власти вели весьма приятный образ жизни. Мы выезжали в горы кататься на горных лыжах, летом ходили на яхте под парусом, в остальное время занимались лошадьми при Московском ипподроме (я потом там играл на бегах в старших классах школы). Всегда приходили гости: учёные, дипломаты, врачи, кинодеятели, театральная публика, переводчики, просто старые их институтские друзья. Всегда было что выпить и закусить, мы приспособились жить весьма недурно – помогали не столько деньги, сколько хорошие отношения с разными людьми, я также столы заказов при гастрономе “Новоарбатский” и у них в министерствах. В распределитель цековский на улицу Грановского мы не ходили, равно как и в 200-ю секцию ГУМа, хотя иногда в 1970-е годы мой отец бывал там с Яковом Ильичом Брежневым, братом Генсека. Дачи у нас не было, как-то эта культура ковыряния в земле нас миновала. Зимой мы ездили в горы, на Кавказ, на Чегет, а летом на море, в Крым, на западный берег. В рестораны мы ходили не очень часто, мне там не нравилась гадкая атмосфера и гадкая еда; только по воскресеньям я ходил с отцом обедать в “Прагу”, потому что очень тогда любил цыплёнка табака. Вот дед мой по отцовской линии любил рестораны, и всегда мой себе позволить: он уважал ресторан “Яр” при гостинице “Советской”, “Арагви”, “Прагу”, “Славянский базар” и “Узбекистан”. Он всегда говорил с чудесным акцентом: “Хорошо покушать – это уже большое дело”. Мог себе позволить, и даже на отдыхе на Чёрном море заказывал салат “Весна” – это было какое-то нереальное блюдо с крабами, икрой и ещё чем-то за 120 рублей, чуть ли не за месячную зарплату. Вернувшись с войны искалеченным в битве под Прохоровкой, Моисей Израилевич Котляр уже не мог работать руками, ибо они у него были перебиты осколками, а грудь прострелена. Ему пришлось включить идише коп, свою еврейскую голову, и делать бизнес – организовать нечто вроде частного совхоза по производству и реализации плодоовощной продукции. Бабушке по материнской линии тоже надо было выживать после войны; по образованию она была певицей, но на ней стояло клеймо дочери репрессированного врага народа (её отец, мой прадед, был землевладельцем до исторического материализма, а при НЭПе снабжал шахты лесоматериалами), что ему припомнили 1938 году; пришлось бабушке в 32 года (1948 год) организовать цех (неформальный) по производству женской одежды, что она тщательно от всех скрывала как нечто постыдное. Своим детям, моим родителям, они запрещали даже думать о бизнесе, это было вынужденное и подрасстрельное занятие, и те стали врачами и учёными, а кем ещё можно было стать при советской власти, если только не партийным или профсоюзным деятелем, чтобы иметь всю полноту и при этом стабильность жизни?

Мои детские мечты были о пятипроцентной ренте как основе благополучия. Первые познания я получил от дедушки и бабушки – у них были советские трёхпроцентные облигации. Я никогда не любил русскую литературу за депрессивность и плохие концы; мне всегда нравился Бальзак, и больше всего меня интересовали возможности жить на постоянный доход от семейного капитала, роялти и другие пассивные доходы. Семейный капитал, который к концу 1980-х годов составлял более 100 тысяч рублей, гикнулся, жить стало сложнее. Не то, чтобы мы сильно просели в образе жизни, но моим родителям, людям уже не молодым, родившимся ещё перед войной, пришлось перестраиваться под новые реалии. На последних курсах я подружился со своим однокашником Антоном Луи и немного потусовался с ним и с Виктором Луи, который уже сильно болел. Не могу сказать,