Борис Ефимов - Десять десятилетий

На должность председателя Союза художников практически претендовали двое — Николай Пономарев и Евгений Вучетич, известный скульптор, отличавшийся, помимо своих монументальных произведений, еще и крутым, сварливым нравом. Мои симпатии, как и многих других, были целиком на стороне Пономарева. Но тут и сказалась сложность моего положения — ведь формально я стоял во главе МОСХа. Приходилось считаться не только с личными симпатиями, но и с мнением «директивных инстанций», курировавших МОСХ. В день выборов, как это было положено в ту пору, партгруппы всех делегаций собрались в разных местах для выдвижения кандидатов.

Партгруппа МОСХа, как самая многочисленная, расселась в главном зале. Ко мне подошел секретарь Московского горкома партии по культуре Ягодкин, деятель энергичный и волевой.

— Борис Ефимович, я вас попрошу провести заседание партгруппы.

— Но я не член партии, Владимир Николаевич.

— Не имеет значения. Вы выполняете обязанности председателя МОСХа, вас знают и уважают.

— Но, Владимир Николаевич, получается очень странно…

Он решительно меня прервал:

— Борис Ефимович! Вопрос решенный. Мы будем сидеть рядом.

И вот такая картина: на делегатских местах — двести с лишним художников-коммунистов. Перед ними маленький столик, за которым сижу я, по правую и левую руки от меня — Ягодкин и парторг МОСХа Аввакумов.

Начинается процедура выдвижения кандидатов. Называется фамилия, потом высказываются: один — «за», другой — «против». Потом голосуют простым поднятием рук. Все идет довольно гладко и спокойно, пока я не называю фамилию Вучетича. В атмосфере возникает некоторое напряжение. Слова просит президент Академии художеств Николай Томский. Он дает Вучетичу высокую характеристику как художнику и общественному деятелю. После него скульптор Шаховской, дающий резко отрицательную оценку Вучетичу, который, по его словам, никогда не бывает в МОСХе, не интересуется его делами и непонятно, почему МОСХ должен выдвигать эту кандидатуру. Высказались «за» и «против». Но вдруг, не прося слова, поднимается председатель художественного фонда Каратеев с горячей тирадой в пользу Вучетича. И тут же стремительно выбегает художница Фаворская:

— Борис Ефимович! Это неправильно! «За» — высказались двое, а «против» — только один. Я — тоже против!

Чувствуется по всему что дела Вучетича, который, кстати сказать, сидит в первом ряду, весьма плохи. Он угрюмо смотрит на Ягодкина, а тот то и дело обращает на меня одновременно вопрошающий, предостерегающий и умоляющий взгляд. Не трудно было догадаться, что где-то «наверху» ему поручено обеспечить избрание Вучетича. Я понял, что наступил критический момент.

— Товарищи! — обратился я к залу. — Высказались двое «за» и двое «против». Ни у кого теперь претензий нет?

— Голосовать! Голосовать! — раздались голоса.

В результатах голосования — против Вучетича — не оставалось сомнений.

— Товарищи! — сказал я. — Одну минуточку. За мной, как за председательствующим, остается право подвести итог. И мое мнение таково: деятельность Евгения Викторовича выходит далеко за пределы МОСХа. Тут уже говорили, что он там никогда не бывает, и мне думается, что московская делегация не вправе узурпировать права всего съезда. Только весь съезд, а не одни делегаты МОСХа, может решить вопрос о том, войдет ли Вучетич в правление Союза художников СССР. Я предлагаю голосования не проводить и оставить Евгения Викторовича в числе выдвигаемых кандидатур.

— Правильно! Правильно! — раздались многочисленные голоса.

Спустя полчаса я столкнулся с Вучетичем нос к носу, когда он выходил из дверей президиума. Надо было что-то сказать, и я спросил:

— Ну, Евгений Викторович, что скажешь?

— А на хрена попу гармонь? — ответил он.

Остается добавить, что при тайном голосовании всего съезда кандидатура Вучетича была провалена огромным большинством голосов. А это уже нельзя было поставить в вину ни Ягодкину, ни мне. И кому-то пришлось примириться с тем, что председателем Союза художников СССР на многие годы стал беспартийный Николай Пономарев.

Глава тридцатая

Я много раз в своих воспоминаниях рассказывал о выходе в свет различных сборников карикатур. Но еще ни разу не рассказал о самой карикатуре.

Что же такое карикатура?

Предвижу простой ответ: это веселый, забавный рисунок, цель которого — представить в смешном виде какую-то личность или явление. Пусть так. Но ведь этот смешной рисунок кого-то не смешит, а возмущает, кого-то не веселит, а злит, кого-то не забавляет, а приводит в ярость. И тут мы сразу сталкиваемся с двояким свойством этого причудливого, острого и обаятельного искусства. Карикатура существует как бы в двух ипостасях. Во-первых, она высмеивает и разоблачает все плохое, безнравственное, уродливое. Это карикатура сатирическая: она является оружием в политической борьбе. А есть карикатура и юмористическая, развлекательная, ее цель — позабавить, доставить удовольствие. При этом, однако, в карикатуре сатирической, разящей, неизбежно присутствует элемент юмора, а в юмористическом рисунке — мы всегда найдем некую сатирическую колючку.

Слово «карикатура» происходит от итальянского «caricare», что означает — нагружать, преувеличивать. Имеется в виду, что художник-карикатурист обязательно выделяет и преувеличивает какие-то отдельные черты человека или обстановки.

А когда появилась на свет первая карикатура? Несомненно — одновременно с первыми наскальными изображениями каменного века. Иными словами — вместе с изобразительным искусством вообще. Наверно, уже первобытные люди получали удовольствие, когда изображали своего недруга или соперника в смешном виде. Это лежит в самой человеческой природе.

Шли годы и века. Вместе с цивилизацией человеческого общества развивалось и совершенствовалось изобразительное искусство, а вместе с ним, естественно, и искусство карикатуры. Сатирические изображения находили место уже не на стенах пещер, а на древнеегипетских папирусах, на вазах древней Греции, на фресках древнего Рима, в химерах средневекового собора Парижской Богоматери. А древнейшая из дошедших до нас карикатур — это египетский папирус, на котором художник, живший более трех тысяч лет назад, высмеял ни больше ни меньше как фараона Рамсеса III, изобразив его в виде льва, играющего в шашки с антилопой. Карикатурист метко уловил самодовольно-горделивое выражение львиной морды и кокетливую робость партнерши. Эту пра-пра-пра-карикатуру мне довелось видеть своими глазами в Британском музее. В огромном Египетском зале музея сначала я долго разглядывал знаменитый Розеттский камень, находка которого, как известно, дала возможность ученым расшифровать наконец долго остававшуюся загадочной иероглифическую письменность, поэтому не сразу обратил внимание на скромную застекленную витрину с какими-то выцветшими полосками папируса. А когда взглянул и узнал знакомую по репродукциям сатиру на Рамсеса III, стал внимательно и жадно рассматривать каждую линию, каждую черточку этого легкого листка папируса, оказавшегося не менее долговечным, чем построенные фараонами мощные пирамиды. И мне подумалось: а проявил ли Рамсес III достаточное чувство юмора? Может быть, он, взглянув на свое карикатурное изображение, добродушно улыбнулся? А может быть, разгневался и подверг дерзкого карикатуриста суровой каре? Этого мы не знаем. Но нам достоверно известно, как отреагировал в аналогичном случае другой могущественный властелин — Наполеон I. Это исторический факт: император Франции потребовал внести в текст Амьенского мирного договора между Англией и Францией специальный пункт, гласивший: «Карикатуристы, осмеливающиеся осуждать персону или политику императора Франции, должны быть приравнены к убийцам и фальшивомонетчикам». Наполеон имел в виду английского карикатуриста Гилрея, язвительные рисунки которого систематически появлялись в английской печати. Причем Гилрей довольно лихо касался и не совсем безупречной биографии императрицы Жозефины.