Палаццо Мадамы: Воображаемый музей Ирины Антоновой - Лев Александрович Данилкин

проработала в армейском госпитале, никто не может сказать, что ее пролетарское прошлое — миф; да, это не сталелитейное производство и не работа в колхозе, а достаточно престижная («интеллигентная») профессия, но тем не менее по-настоящему тяжелая. Эта (лишь отчасти точная) идентификация себя с музейным «рабочим классом» существенна для ИА не только потому, что это было крайне уместно в государстве того типа, где она родилась и чью идеологию осознанно разделяла, но еще и потому, что она легла в основу ее публичной идентичности: директор селф-мейд, «из народа», выдвиженец из низов. Характерно, однако, что, рассказывая о своем «пролетарском» опыте, ИА не упоминала ни об обретении классового самосознания, ни о возникновении чувства классовой и/или гендерной солидарности с другими представительницами «рабочего класса», ни, тем более, о желании совместно бороться за свои права — видимо, просто в силу своего «ницшеанского» характера; она никогда и ни с кем не собиралась разделять свое пресловутое «одиночество на вершине» — ни с мужчинами, ни с женщинами; одно дело «женственность» — и другое быть «женщиной как все». Ощущать себя «обычной женщиной» было для нее родом слабости — и, раз так, какой смысл проявлять солидарность со слабыми.

638

В. Солкин. Личное интервью.

639

https://www.mk.ru/culture/2017/04/12/irina-antonova-rasskazala-o-kartine-zastavivshey-ee-plakat-pronzitelnaya-nota.html.

640

Антонова И. Поговорим об искусстве. Пятое измерение. — М.: АСТ, 2024.

641

Сама ИА, рассказывая об атмосфере, царившей на Волхонке во второй половине 1940-х, вспоминает, например, что к ее предшественнику, директору С. Меркурову, в Музей часто приходила балерина Семенова, и однажды она сама видела, как те «целовались за ящиками с перемещенными ценностями» (https://afisha.sevastopol.su/vsyo-dolzhno-byt-k-dobru-elegiya-na-smert-iriny-antonovoj/.) (не так уж и удивительно, учитывая, что С. Меркуров был автором не только общеизвестной статуи Ленина на крыше Дворца Советов, но и эротической азбуки с рисунками, которые способны произвести впечатление даже на людей, родившихся после 2000 года).

642

Именно ее выпадало изображать на капустниках самым привлекательным сотрудницам Пушкинского: облекшись в телесного цвета трико, возлежать на столе в соответствующей позе, пока дежурный зануда-«экскурсовод» зачитывал пародийный искусствоведческий комментарий.

643

Алпатов М. В. Этюды по всеобщей истории искусств. — М.: Советский художник, 1979.

644

Ср. воспоминания С. Ходжаш в музейной стенгазете конца 1970-х: «Капустник 1955 года. Володя Леонович в роли Мадонны, прекрасная шоколадница в роли буфетчицы Нюры. Как молоды мы были — не понимая, что это были лучшие времена нашего буфета. Цени настоящее». Впрочем, В. Мишин, представитель следующего музейного поколения, гораздо скептичнее: «Тогда на этом лежала какая-то тяжесть — шутить можно было, но до известного предела. Были границы, которые не надо было переходить. Это не такой карнавал, где люди полностью раскрепощались. Поэтому настоящего "веселья" не было никогда» (В. Мишин. Личное интервью.).

645

https://www.artothek.de/de/kuenstler.

646

https://www.svoboda.org/a/24598738.html. [Ресурс внесен в реестр иностранных агентов. — Прим. ред.].

647

А вернее сказать, при Зильберштейне. Илья Самойлович Зильберштейн (1905–1988) был литературовед, издатель (это он придумал и, начиная с 1931 года, редактировал серию сборников «Литературное наследство»), писатель (среди прочего незадачливый лениновед, чья книга о молодом Ленине вызвала в 1929 году гнев младшей сестры главного героя — но даже и эта скандальная история удивительным образом не перечеркнула ему карьеру), просветитель (именно он начал первым легализовать в публичной советской сфере если не весь авангард, то все еще казавшихся крамолой мирискусников; то есть, по сути, стал рыхлить почву для «Москвы — Парижа») и одержимый приобретатель разного рода антиквариата, пользовавшийся огромным авторитетом в разных сферах, от полуподпольного сообщества коллекционеров до ЦК КПСС. Притом что коллекционерство рассматривалось как «сомнительное, может быть, даже не совместимое с социалистическим образом жизни» занятие(Антонова И. Дары музею личных коллекций // Огонек. 1988. № 35.), о природе и экономико-идеологической подоплеке той феноменальной толерантности, которую СССР проявлял к полутеневой деятельности своего гражданина, можно только догадываться.

ИА утверждает, что знала о Зильберштейне «еще студенткой Московского университета, когда слушала его выступления на разного рода научных заседаниях» (Антонова И. Об искусстве и жизни. Разговоры между делом.). Лично они познакомились в районе 1973 года, когда в Пушкинском — в отличие от многих коллег, Илья Самойлович не делал из своей коллекции тайну и охотно предъявлял ее массам — под эгидой Фурцевой была организована выставка западноевропейского искусства «из собрания доктора искусствоведения» Зильберштейна, причем каталог (со вступительной статьей главного героя) готовили под редакцией самой И. Даниловой, а статьи в прессе писал не кто иной, как академик В. Н. Лазарев.

Несмотря на разницу в возрасте, в смысле статуса Ирина Александровна и Илья Самойлович были приблизительно ровней друг другу; ощутив, что у них много совпадающих интересов, они общались все теснее — до такой степени, что, припоминает ИА, Илья Самойлович приобрел обыкновение время от времени будить ее в шесть утра телефонным звонком, пользуясь в качестве аргумента репликой «Хватит дрыхнуть!»(Диалог-воспоминание Ирины Александровны Антоновой и Натальи Борисовны Волковой об Илье Зильберштейне. https://soundcloud.com/user-37232374/crkbuy4piwmb?utm_source=www.tg-m.ru&utm_campaign=wtshare&utm_medium=widget&utm_content=https%253A%252F%252Fsoundcloud.com%252Fuser-37232374%252Fcrkbuy4piwmb.), с намерением, например, узнать, сколько было вчера посетителей на «его» выставке.

Бытовая эксцентричность И. С. Зильберштейна уравновешивалась и даже затмевалась другими, еще более яркими качествами его личности. Он мог уехать в Париж «в командировку» с десятью долларами в кармане — и вернуться с чемоданами картин, рисунков, гравюр, автографов и непотраченными десятью долларами: обычно ему удавалось убедить владельцев тех или иных сокровищ отдать ему их бесплатно.

Предприимчивый, как персонажи Драйзера, и энергичный, как герои Спилберга, Зильберштейн обладал настолько ярко выраженным холерическим темпераментом, что ИА на его фоне — в это сложно поверить, но это так — производила впечатление анемичной и флегматичной; и все же именно она оказалась той анакондой, которая, всячески ублажая эту бодливую корову и потворствуя ее чудачествам, в конце концов умудрилась заглотить и переварить ее, и это была славная добыча: за несколько десятилетий азартной охоты Зильберштейн собрал, видимо, лучшую частную коллекцию не-«контемпорари» искусства в СССР.

Новаторская для СССР идея поместить эту коллекцию в особый, еще не существующий, который только предстояло создать, музей — осенила И. С. Зильберштейна, видимо, одновременно с первой выставкой принадлежавших ему вещей в Пушкинском. Именно тогда, в 1973-м, он выбрал ИА своей суженой, приглядел себе здание «Автоэкспорта» (Волхонка, 14, нынешняя Галерея искусства стран Европы и Америки XIX–XX веков) — и направил всю свою неукротимую энергию на то, чтобы «пробить» этот беспримерный проект. Забрасывая письмами с разного рода посулами официальные инстанции, одновременно он таскал