Любовь Овсянникова - Шаги по земле

Папа вскочил с кровати и метнулся в кухню, ожидая увидеть полный разгром и что-то невероятное. Но там все стояло на своих местах, стол был пуст, посуда упрятана в шкаф — цела. Никаких следов дубины, никакого потрясения. Папа прошел дальше в коридор — все чисто, аккуратно, все находилось на местах. А к ним во двор уже бежали люди. Услышав их голоса, папа вышел навстречу.

— Что у вас стряслось? — спросила Юлия Адамовна, полячка, жившая по соседству. — Я слышала взрыв. Или это не у вас? — за ее спиной стояла мамина одноклассница Мария Григорьевна Дмитренко и ее муж, оба — встревоженные. Они жили наискосок через улицу.

— Мы подошли к своим воротам, — сказала Мария Григорьевна, — когда из вашей форточки вырвался страшный звук, как будто случился обвал и ваш дом сейчас рухнет в пропасть. Так страшно стало!

— Да вроде рвануло и у нас, но и не у нас, — и папа рассказал соседям обо всем, что произошло. — Зайдите в дом, посмотрите сами.

Соседи идти в дом отказались, поверили папе на слово.

— Что это может быть? Сам удивляюсь.

— Это вам знак, — сказала Юлия Адамовна.

— Какой? — растерянно спросила вышедшая на этот разговор мама.

— О каких-то изменениях. Может, твой брат, Паша, вернется из Неметчины.

Она как в воду глядела — через день рассветной порой в окно постучал Петр Яковлевич, с котомкой за плечами.

Объяснение этому феномену так и не было найдено. В наше время можно было бы подумать, что звук взрыва упал с неба — так гремят самолеты, преодолевающие звуковой барьер. Но тогда реактивных самолетов еще не было.

И все же никакие стихии не пугали меня, я не ощущала перед ними бессилия, ни своего, ни со стороны старших. Я знала, что Бог сотворил природу милостивой к человеку. А вот беспомощность перед чужими желаниями меня пугала. Плохо засыпая по вечерам, я ворочалась и думала о том, что где-то молодые пограничники несут службу и предупреждают посягательства на нашу страну. Я представляла, как им хочется спать, а они не имеют на это права. Что же я такая плохая, что не сплю, когда они берегут мой покой? И приходил сон — из благодарности к ним, чтобы их труд не был напрасным.

2. Александра

Старшей сестры долго как будто не было в моей жизни. Возможно, это объясняется тем, что в семье ей не навязывали роль няньки — пока я не пошла в школу, мама не работала и сама присматривала за мной. Александру более-менее устойчиво помню только старшеклассницей, когда она в летнее время купала свиней, а в зимнее — вместе с подругами решала задачи по математике и писала сочинения по литературе.

Если постараться охарактеризовать Александру коротко, то я скажу так — тяжелая форма своеволия. Это не хорошо и не плохо, просто это так, и все.

Самое раннее воспоминание связано со случаем, когда она спасла нас с мамой от смерти, — смутное, причем не в образах, а в ощущении присутствия. Но потом оно слилось с памятью о сохранившихся фото, на которых Александра блестит взглядом из-под густой челки.

Мы в палисаднике, где я любила бродить среди мяты, доходившей до пояса, и зарослей цветущих мальв. Я стою на стульчике, рядом — сестра. Это фотография или мы так во что-то играем? Фотография, и она сохранилась — я даже помню, как нас готовили к фотографированию и кто фотографировал. Мои дорогие родители позаботились о том, чтобы у нас оставалась память о детстве.

А возможно, моя память о детстве сестры просто не хочет просыпаться, потому что там скопилось много досадного. Сестра во всем — мой антагонист, и в этом суть. Пример. Мы сидим в кухне. На стене прикреплена единственная лампа, горящая умеренно, чтобы не было копоти. Мама готовит ужин, остальные разместились за столом. Папа рассказывает сказку о курочке рябой, причем старается сделать из нее маленькое представление. Он говорит в лицах, положил на стол яйцо и катает его пальцем, показывая, как оно может упасть от прикосновения мышкиного хвостика. Мне интересно и жалко разбитое яйцо, я переживаю события сказки с эмоциями. Папа успокаивает — яйцо не пропало, бабка положила его в тесто и напекла блинов. Сказка короткая, а мне хочется еще. Но папа устал, да и не может сразу вспомнить другую. Он кивает на Александру: «Пусть сестричка тебе сказку расскажет».

Сестричка поднимает голову, насмешливо смотрит мне в глаза:

— Хочешь сказку про серого бычка?

— Хочу, — простодушно говорю я.

Сестра продолжает:

— Ты сказала «хочу» и я сказала «хочу». А хочешь сказку про серого бычка?

Я непонимающе хлопаю глазами — неужели она не слышит?

— Хочу! — повторяю громче.

Сестра передразнивает мой тон и громкий голос:

— Ты сказала «хочу» и я сказала «хочу». А хочешь сказку про серого бычка?

Так продолжается раз пять, я начинаю нервничать, видя, что она меня не просто дразнит, а сознательно и убийственно достает до крови, и не знаю, как защититься. На очередной ее вопрос я отвечаю: «Не хочу». Но это ее ничуть не смущает и не останавливает:

— Ты сказала «не хочу» и я сказала «не хочу». А хочешь сказку про серого бычка?

Я посматриваю на родителей, увлеченно беседующих у плиты, и вижу, что им не до нас. Однако во мне появляется надежда, что молчание спасет меня от пытки, устроенной сестрой. И я молчу, не отвечаю ей. А сестра не теряется. Словно вязкий комок, приставший к обуви, она не отстает и продолжает изуверское дело:

— Ты молчишь, и я молчу. А хочешь сказку про серого бычка?

Я начинаю плакать, и тут же следует продолжение:

— Ты плачешь и я плачу. А хочешь сказку про серого бычка?

У меня развивается нервный срыв, я заливаюсь ревом и колочу ложкой о стол. Сестра невозмутимо продолжает:

— Ты ревешь и я реву. А хочешь сказку про серого бычка? — голос Александры становится вкрадчивым, чтобы родители не слышали ее проделок и не могли уличить ее в садизме.

У меня возникают судороги, я влезаю на стул, топаю ногами, задыхаюсь от ненависти и желания убить ее.

— Что случилось? — папа подходит ко мне, но я только всхлипываю, спазмы перехватывают горло и мне трудно говорить. Тогда он поворачивается к сестре: — Что за капризы? В чем дело?

— Не знаю, — невинно говорит она. — Может, ей моя сказка не понравилась.

Папа отвешивает мне шлепков. И я, ошарашенная несправедливостью, что бьют именно меня — пострадавшую, замолкаю. Тем не менее экзекуция продолжается и меня ставят в угол в темной комнате, куда через минуту проникает сестра и, прыгая на одной ноге, шепчет:

— Получила сказку, ревушка-коровушка? Так тебе и надо. Сейчас из спальни выскочит бабай и схватит тебя.