Морские истории - Иван Степанович Исаков

что дело касается моей персоны, но не зная, куда клонит товарищ Жданов и есть ли договоренность с наркомом ВМФ Н. Г. Кузнецовым, я ответил: если имеется необходимость — готов заняться другим делом.

— Есть необходимость!.. Я придумал для вас очень серьезную и вполне подходящую работенку, которая, пожалуй, станет главной в системе тех функций, которые вы исполняете. Знаете ли вы постановление Государственного комитета обороны о развертывании «танкограда» на Урале, на базе танкового производства Кировского завода?

— Никак нет. Когда этот вопрос рассматривался на Военном совете, я находился в Кронштадте.

— Тогда читайте.

Просмотрев папку с распоряжением ГКО и объяснительными записками директора Кировского завода т. Зальцмана, я высказал удивление масштабами операции:

— Большое дело, Андрей Александрович... Но ведь эвакуация (или вернее — передислоцирование) ведется уже две-три недели. И по суше и по воздуху...

— Вот то-то и оно, что машина заверчена на полный ход, но... порядка не так уж много, а кроме того, железнодорожный путь прерван. После занятия немцами Шлиссельбурга застопорилось дело и на водной трассе. Вы предполагали строить базу для Ладожской флотилии где-нибудь на западном берегу Шлиссельбургской губы — так вот теперь надо это дело ускорить, и в первую очередь — для кировцев.

Затем, не дослушав моих соображений, прибавил:

— Беретесь?.. Тогда вечером будьте на Военном совете.

К концу того же дня на заседании под председательством маршала Ворошилова было принято решение: организовать переброску через Ладожское озеро станков, приспособлений, заготовок — всего необходимого для производства танков КВ и Т-34.

Намечались сроки, от которых становилось не по себе. Количество основных грузов не указывалось. Взаимоотношения железной дороги с заводом и организацией, поставлявшей грузчиков, не уточнялись. Очевидно, этого пока еще и нельзя было сделать.

Общее наблюдение было возложено на Алексея Александровича Кузнецова, секретаря Ленинградского обкома партии, который одновременно состоял членом Военного совета фронта и Комитета обороны города. Меня это ободрило — с А. А. Кузнецовым я привык работать еще со времен своего командования Балтийским флотом.

Только после заседания сообразил, что при руководстве переброской кировцев я становился в значительной мере ответственным за движение и всего остального потока грузов. Ведь ввоз в осажденный город боезапаса и продовольствия шел по той же трассе. А мне было хорошо известно, что на трассе не хватало причалов, буксиров, рабочей силы — всего самого необходимого.

Осмотревшись на месте, я не стал создавать специальный аппарат. Руководство работами на причалах Осиновца возложил на капитана первого ранга Н. Ю. Авраамова, опытного и боевого моряка, командира базы Ладожской военной флотилии. На себя же взял обязанность «утрясать» все вопросы с Кировским заводом, железной дорогой, Северо-Западным пароходством и десятком других организаций, на которые Авраамов влиять не мог, но без которых не мог ничего сделать.

Тем не менее мне приходилось почти ежедневно выезжать с адъютантом Петровым к местам погрузочно-разгрузочных работ, а то и жить по нескольку суток на Осиновецком маяке, либо на фланговой береговой батарее подполковника Туроверова, либо в землянках «базы» флотилии. Но слишком долго оставаться там было невозможно; большинство самых насущных вопросов нельзя было решать помимо Смольного.

В середине августа положение на многих участках оборонительной системы Ленинграда все еще оставалось критическим. Германо-финские силы в междуозерном районе грозили сомкнуться со штурмовыми немецкими частями группы армий «Север», нацеленными на Волхов и Тихвин. Угроза второго вражеского кольца вокруг города заставила Военный совет Ленинградского фронта ускорить эвакуацию цехов Кировского завода.

Первейшей задачей на Ладоге было признано строительство небольших баз и оборудование причалов в зюйд-вестовой части побережья Шлиссельбургской губы: Морье — Осиновец — Кокорево — Сосновец.

Второй проблемой оставалось изыскание дополнительного тоннажа, пригодного для переброски заводского оборудования вместе с мастерами и рабочими.

Кировцы, самоотверженно работая, демонтировали и доставляли станки по Ириновской железной дороге. Передвижение же оборудования непосредственно к урезу воды производилось самыми примитивными средствами — при помощи лямок и обрезков труб в качестве катков. Тут было невозможно обойтись без русской «дубинушки». К счастью, наиболее тяжелые прессы и станки успели отправить эшелонами до того, как фашисты перерезали железную дорогу.

Руководство Северо-Западного пароходства и командование Ладожской военной флотилией разыскивали, ремонтировали и оснащали буксиры и баржи (иногда извлекаемые Эпроном с грунта), которым более приличествовало находиться в музеях.

Флотилия выполняла самые разнообразные функции: защищала от нападения с воздуха места погрузок и выгрузок (Волхов, Новая Ладога, Кабона и др.), эвакуировала раненых из осажденного города, прикрывала на переходах транспортные конвои из пароходов и барж, доставлялся обратными рейсами продовольствие, зенитный и прочий боезапас. Кроме того, все время, пока на Ладоге не окреп лед и автомашины не взяли на себя транспортировку главной части грузов в Ленинград и из Ленинграда — флотилия своим артиллерийским огнем помогала частям Двадцать третьей армии на участке от Сортавалы до Никуляс и Седьмой армии — на восточном берегу.

Но было бы неправильным не сказать самых добрых слов в адрес летчиков гражданского воздушного флота, истребительной авиации фронта и флота, инженерных и саперных частей гарнизона, включая контрольные пункты НКВД, ополченцев, партизан в тылу врага и всех тех, кто в меру своих сил, а иногда и сверх того обеспечивал существование Дороги жизни, как позже была названа Ладожская трасса.

Объекты строительства приходилось объезжать почти ежедневно. В те дни меньше всего думалось о своем внешнем виде. Лишь бы выглядеть аккуратным и собранным, чтобы упущения в одежде не давали подчиненным повода слишком мрачно оценивать общую обстановку.

Ездил я по объектам в трофейном «мерседесе», водил его сам, носил синий рабочий комбинезон на молниях. Управление машиной переключало внимание и было для меня лучшей формой отдыха.

Погон в то время не носили. Поэтому все мое иерархическое великолепие, нашитое золотом на рукавах, было скрыто комбинезоном. Что касается флотской фуражки, то адмиралам разрешалось «в походных условиях» носить ее с простым кожаным подбородным ремнем и скромной эмблемой.

...По ручному семафору разобрав, что у Авраамова затруднений нет, я без остановки проскочил на «мерседесе» мимо маяка на север. Вскоре на шоссе появилась довольно тучная фигура флегматичного капитана первого ранга Федора Михеевича Зверева, известного в Балтфлоте под именем «Федя». Я остановил машину.

Перед нами распахнулась бухта с рыбачьим поселком Морье. Каменная наброска нижнего полотна строящейся железнодорожной ветки уже врезалась почти до середины небольшого заливчика, однако из-за нехватки строительных материалов кое-где рельсы со шпалами как бы висели в воздухе. Но внимание прежде всего привлекло яркое, похожее на кляксу, пятно, державшееся на воде у выходного мыска.

Баллоны с флуоресцином из тонкого стекла или резины использовались морскими самолетами всего мира с гидрографической или тактической целями (поиск подлодок) . Но в данном случае...