Просроченный долг - Йожеф Лендел

известно и то, что это покинутое место было, собственно, первым поселением, здесь копали золото. На склоне горы — теперь мы видели и это — метров на тридцать выше бараков, темнел вход в штольню. Между штольней и бараками желтел холм отработанной глины и песка, из него торчала наполовину висевшая в воздухе опрокинутая вагонетка. Три сломанные вагонетки лежали перевернутыми у подножья холма, будто погибшие звери, которых ранили охотники, но потом потеряли след.

Штольня углублялась в гору метров на тридцать. Вероятно, здесь уже не стоило больше возиться, золотоискатели нашли другое место. А может, кто-то и потом наведывался сюда, самые дикие и упорные мужики, потому что на берегу ручья мы нашли лопату и корыто с деревянной решеткой для промывки золота…

Только десять лет спустя в двенадцати километрах отсюда началось большое строительство Норильска-1 и добыча руды. Уголь здесь есть везде. Никель тоже. А где никель, там и платина. В других местах медь, а рядом с медью золото. И кто знает, что еще. А старое место, Норильск-2, сначала пришло в запустение, а потом стало штрафным лагерем, тюрьмой, «изолятором». А нынче, в наше время, стало местом отдыха и больницей.

Из-под снега медленно появляются пласты прошлого. Самые старые времена: остатки электрической подстанции. Потом второй период: тяжелые ржавые железные решетки на земле под окнами. Все ржавеет вместе: вагонетки, электрическая подстанция, решетки, никчемное, никому не интересное.

Да кто же будет глядеть на эти дрянные железки, когда можно любоваться текущими реками, а среди зеленого мха повсюду сияет стальной и серой голубизной множество озер. Небо и земля полны светом, звуком, цветом. Обнаженное небо прикрыто пеленой слегка желтоватых, бледно-зеленых и розовых облаков. Под ними непрерывно пролетают стаи диких гусей и лебедей. И цветет шиповник. В кусте карликовой березы на яйцах сидит галка и испуганно глядит, если мы подходим ближе. По горлу самки видно, что у нее дрожит, колотится сердце, но она все же сидит, не отлетает. А самец не выдержал! Он взлетает, громко стыдит нас, шумно носится над гнездом. Грубит, хорохорится, бранится — но все это на безопасной высоте, где опасность не грозит. А самка сидит, дрожит и молчит.

Из-под снега выглянула свежая прошлогодняя голубика и клюква, этот прошлогодний урожай — первый подарок весны. А кусты уже цветут. Через пару дней ягоды исчезнут, их съедят птицы, и цветение тоже кончится. Теперь вот цветет шиповник. Карликовая береза покрывает сухие скалы и влажную, заросшую мхом землю. Хлюпающее болото — сплошные цветы. Будто бродишь по высоким отрогам Карпат, среди цветов, которые растут на границе вечных снегов… В прозрачной воде озер в ожидании добычи неподвижно притаились огромные щуки. А потом приходит человек, который вонзает древнее оружие, копию трезубца Нептуна, в толстую спину неподвижной рыбы.

Наверху, на отрогах гор продолжают бушевать снежные бури. Поднятый ветром снег облаком закрывает вершины. И когда сквозь снежную бурю вновь проглядывает солнце, одна сторона горы оголилась: желто-бурая скала, ветром с нее смело снег. А другой склон покрылся толстым снежным покрывалом и сверкает белизной. Конечно же! Эти купола и кратеры — подобия изображенных в энциклопедиях воображаемых лунных ландшафтов. Край, где не живет человек.

Здесь внизу, в немного защищенной от ветра долине, все живет и спешит жить. Спешит. Больные тоже быстрее выздоравливают или быстрее умирают, нужно спешить, скоро опять зима.

На каждой кочке птичье гнездо, в каждом озере рыба, в каж дом дереве сок. Маленькая травинка нашла щелку между двумя камнями, лежащими вплотную друг к другу, и выглянула. Даже на куче глины и песка из шахтных выработок есть жизнь. На ней цветут бледно-желтые, лимонного цвета маки. Размер, форма, даже запах у них такой же, как у наших маков, которые растут посреди пшеницы и ржи. Только они желтые. Лимонно-желтые. Хотя я уже не знаю, какого цвета лимон. Но в больничной аптечке я всегда могу видеть серу и акрихин. Да, маки серно-желтые.

Зимой на запах надоевшей, безвкусной соленой рыбы к кухне в полумраке северного сияния подкрадывались песцы. Потом кротко пасся олень. А теперь цветут желтые маки… Но вскоре ты проклянешь это красивое полярное лето. Все покроют коричневые тучи комаров и мошки, от них нет спасения. Мелкая мошка проникает и под москитную сетку, забивается в ноздри, в углы глаз. Человек с вспухшими глазами ругается, чешется или вздыхает: «Хоть бы опять защипали белые комары!» Белыми комарами в этих местах называют снежинки. Да их и не нужно звать. В первую неделю августа начинаются пронизывающие до костей, холодные осенние дожди, а в начале сентября тут как тут первый снег…

НЕЗАБУДКИ

Я не люблю незабудки. Не люблю их названия, не люблю их показной скромности, не люблю их блеклой голубизны, не люблю, что они не пахнут, мне никогда не нравились женщины и мужчины с такими выцветшими, блекло-голубыми глазами. И мне не нравится, что сам я из тех, кто не умеет забывать.

Это тоже такое воспоминание, воспоминание-незабудка, но о пахучих ярко-синих незабудках — хоть бы оно, наконец, оставило меня. Но нет, не оставляет — и я должен рассказать все, с начала до конца, хотя бы себе самому.

В бараке для тяжелобольных было два покойника. Нас послали рыть могилу. Меня, я был санитаром в этом бараке, и двух выздоравливающих: сердечника Титова и Лаврова, у того было что-то с легкими. Пожилой Титов, плотник, с покатыми плечами, немного сгорбленный, будто он все еще таскал бревна, на слова был скуп. Шахтер Лавров, помоложе, жилистый, бледный, с нервными движениями и немного сварливым характером.

Перед тем, как мы отправились, к нам подошел доктор Шаткин.

— Ройте могилу для троих, — сказал он. — И, обернувшись ко мне, добавил негромко: — Приветов не сегодня-завтра…

— Нам без разницы, — пробурчал Титов. — Для двоих, так для двоих, для троих, так для троих.

Было раннее утро. На востоке виднелось солнце, которое в это время года никогда не заходит за горизонт. Будто кружась на гончарном круге, оно непрерывно двигалось по краю неба, никогда не поднимаясь выше головы человека. В полдень оно на юге, в полночь на севере, а сейчас, утром — двигалось на востоке.

Мы отправились. С лопатой, киркой, с тяжелым ломом, чтобы разбивать камни; в котомке из мешковины — хлеб на обед. Когда солнце будет на западе и мы вернемся, получим что полагается к обеду и ужину.

Словом, для Приветова… Нам только лучше. Этот доктор, Шаткин… наконец-то он подумал о нас,