Стоп-кадр. Легенды советского кино - Николай Ирин

– исторический и мистический человек одновременно. Совершает неподражаемые переходы от социально-политической трезвости, состояния «здесь и сейчас», к визионерскому трансу. «У меня есть манера бормотать во сне. Я спал», – невозмутимо комментирует Хлудов, отвечая на претензию Корзухиной, которую великодушно, на последние деньги вывел в цирк развлечься. Между тем ни о каком сне речи нет: белый генерал постоянно существует на границе двух миров, попеременно заглядывая то сюда, то «туда», к потусторонним духам, не обещающим ничего хорошего. Владислав Дворжецкий оказался идеально приспособлен к такой роли всем своим существом.

Вторая его особенность – вопиющая серьезность. В одном из первых интервью внезапно прославившийся актер рассказал об интересе к комедийному жанру, о желании когда-нибудь попробовать силы в смешном кино. Наверное, тут отразилось нечто компенсаторное: жить и чувствовать в режиме перманентной внутренней строгости чрезвычайно трудно. Но представить себе Дворжецкого смешащим публику – абсолютно невозможно. Его душевный строй подчинен борьбе за признание значительности всяких бытийственных проявлений. Персонажи Владислава Вацлавовича размышляли на тему «непреходящей загадки», «высшей тайны», а смех, карнавальность – это нечто совершенно противоположное: срывание покровов, сомнение в серьезности намерений Творца.

С кинорежиссером, старшим современником Андреем Тарковским у них было схожее мировоззрение. Поэтому их встреча на съемочной площадке являлась неизбежной. Андрей Арсеньевич, трепетно относившийся к подбору исполнителей, требовавший от них не столько техники игры, сколько творческого единомыслия, закономерно опознал в актере человека, близкого по духу, способного решать задачу по дешифровке неизъяснимого. В «Солярисе» Дворжецкий играет пилота Анри Бертона – тот как раз столкнулся с чем-то находящимся за пределами человеческого разумения.

Парадоксальный факт: первые три картины с его участием поистине легендарны, любимы многими поколениями и по сей день смотрятся на одном дыхании, но впоследствии – несмотря на занятость в фильмах таких мастеров, как Алексей Салтыков, Юрий Егоров, Владимир Фетин, – он больше не участвовал в подлинно выдающихся кинопроектах. «Земля Санникова» и «Капитан Немо» – своего рода визитные карточки Дворжецкого, однако в плане художественной цельности и поэтической мощи едва ли способны конкурировать с тремя шедеврами начала 1970-х.

В чем дело? Видимо, в том, что с наступлением новой, «материальной» эпохи прежняя лирика-поэтика стремительно размывалась, а порою даже высмеивалась. Бескомпромиссный идеализм находил теперь применение лишь в приключенческом, «детско-юношеском» жанре. Ссыльный российский ученый, страстно увлеченный поиском таинственной земли, героический советский летчик-испытатель («За облаками – небо», «Там, за горизонтом»), индийский принц, вступивший в борьбу с колонизаторами и построивший невиданный доселе подводный корабль, – такие образы идеально подходят артисту с исполненными магнетизма глазами, умением держать мистическую паузу. Уникальные свойства упрочивали популярность, но в то же время канонизировали его личные штампы, тормозя развитие в каком-либо ином направлении. В этом контексте несколько забавно звучит реплика Хлудова, который осадил заикнувшегося о его аресте главнокомандующего: «Произойдет большой скандал: я популярен».

Дворжецкий сыграл сравнительно немного ролей, но слава его велика. Сетевые ресурсы полнятся воспоминаниями бывших восторженных девушек и юношей: когда-то они покупали фотокарточки, вырезали и подшивали интервью, по крупицам собирали малейшие сведения об актере-человеке не от мира сего. До сих пор люди помнят давние впечатления и за этот трепет бесконечно благодарны – учитывая, что десятилетия, прошедшие после безвременной кончины Владислава Вацлавовича в 1978-м, не прибавили ни горячих фактов, ни сколько-нибудь интригующих деталей. Отсмотрев все фильмы о нем, перечитав доступные, связанные с его именем мемуары, пытаешься установить некие причинно-следственные нити судьбы и – все впустую: связи не очевидны, мотивы тех или иных решений не вполне понятны.

К примеру, выясняется, что на пике славы его, не вполне устроенного в быту, приглашали в театры на Малой Бронной и Моссовета Анатолий Эфрос и Юрий Завадский. Предлагали хорошие условия, включая жилплощадь, в которой он нуждался, интенсивный график работы. Дворжецкий в обоих случаях отказывался. Казалось бы, как же так – от предложений подобного рода не отмахиваются, далеко не всякого позовут режиссеры первой величины, труппы с гордыми именами и фанатично преданными зрителями… С ходу приходят на ум два объяснения. Во-первых, Дворжецкий не имел надежной театральной выучки и мало-мальски серьезного сценического опыта. Многие работавшие с ним люди отмечали и его неуверенность в себе, например – припомнивший съемочную площадку «Бега» Владимир Наумов: «Я ему еще ничего не сказал, а он уже затревожился, что сделал что-то не то».

Второе объяснение связано с фигурой отца, которая в нашем случае невероятно значима. Вацлав Янович был личностью на редкость мощной, да попросту несгибаемой. В 19 лет, отучившись в Киевской театральной студии и поступив в политехнический институт, был арестован за участие в нелегальном студенческом кружке, освободился в 1937-м, а в 1941-м попал за решетку повторно. В общей сложности провел в лагерях 13 лет. Впоследствии стал ключевым артистом провинциальных театров – Омского, Саратовского, Горьковского, – регулярно снимался на ведущих киностудиях страны, сыграв, начиная с 1968-го, 79 ролей. На подмостках же их было 122! И в Омске, и в Горьком ходила байка: «В театре столько-то народных, столько-то заслуженных и один – настоящий». Ни дать ни взять – патриарх сцены. При этом Дворжецкий-старший не имел обыкновения сколько-нибудь поддерживать старшего сына в его сравнительно поздно обнаружившемся влечении к актерству. В конце концов в Омскую студию при ТЮЗе Владислава определила преподававшая там мама – балерина, – когда он прошел уже немалую часть жизненного пути, которая включала в себя учебу в военном училище и службу в качестве фельдшера на Курилах и Сахалине.

Создавший новую семью отец, судя по всему, никогда, ни при каких обстоятельствах сына-актера не хвалил, не поощрял, искренне полагая, что подлинный артист – лишь тот, кто служит в театре, где за типажными достоинствами не спрячешься.

Сохранились воспоминания друзей и коллег, согласно которым Владислав Вацлавович часто повторял: так и не понял, дескать, актер я или нет. Миллионы зрителей рукоплескали ему, а он фиксировал в дневнике задним числом свои самые сильные впечатления от первых съемочных дней у Алова и Наумова и сравнивал с куда менее удачным опытом последующих картин: сначала, мол, дали в пользование целую Луну, а потом отобрали. Наверное, мы вправе трактовать независимую позицию не спешившего вписаться в московскую театральную жизнь артиста как некий жест во взаимоотношениях с властным, сильным, талантливым отцом.

Все мемуаристы отмечают потрясающее хобби Дворжецкого-младшего: в свободную минуту, на съемках или на досуге, он любил вязать – свитера и кардиганы, платья и модные кофточки для знакомых актрис. Делал это ловко, качественно, увлеченно, предварительно снимая мерки и профессионально конструируя в уме модель одежды. Если самому что-то не нравилось, то мог в одночасье сложное вязание распустить.