Михаил Бейлин - Не был, не состоял, не привлекался

Как-то я сказал Вальке: «Шел бы ты в аспирантуру, учиться привык, а за ученые степени стали прилично платить…». Валька согласился и, не откладывая, при мне поведал о своем намерении отцу. В этот день у отца настроение было неважное, не ладилась работа, беспокоила контузия, полученная в ополчении в первый год войны. Он вздыбился и сказал, как отрубил, что хватит сидеть на родительской шее, работать надо, а не учиться…

Время в стране было, если можно так выразиться, достаточно голодное, действовала карточная система. Валька понурил голову, а я подал реплику, что аспирантам дают карточку эн-эр, как научным работникам. На эту карточку можно было купить по твердым ценам гораздо больше продуктов, чем отпускали рядовым гражданам. Отец мигом изменил свое решение. Он сказал: черт с тобой, иди. Что Валька исполнил безотлагательно. Был принят в аспирантуру и успешно проходил ее курс и в это время тут же на кафедре влюбился и, в итоге, женился. Предметом его пылкой любви оказалась Ольга, сотрудница кафедры. Она отличалась видной и крепкой фигурой и, главное, очень твердым характером. Быть может, улыбка Джоконды таинственнее, чем улыбка Ольги, но у Ольги она была несомненно добрее и веселее. Да еще светились карие глаза. Одним словом, влюбился Валька на всю жизнь.

Валька-юноша был довольно красив, общителен и, как уже сказано, любвеобилен. Но, видно, завод кончился, и Ольга затмила горизонт.

Роман развивался бурно. Однажды Валька пожаловался мне: Ольга его очень сильно обидела. Правда, в это время ей нездоровилось. Я без обиняков сказал жестко: «Плюнь и руки не подавай!».

Валька, разумеется, меня не послушался. Они поженились, прошли годы и как-то на отдыхе Ольга сказала мне, что ей известно о моем «Плюнь…» и так далее. Валька, конечно, протрепался. Но Ольга на меня не обиделась. «Мужик», – сказала она. И улыбнулась своей доброй и веселой улыбкой. Так что баланс наших с Валькой отношений не пострадал.

На склоне лет в одном телефонном разговоре со мной Валька стал в своей несколько сентиментальной манере расхваливать доброту моей покойной матери. Я попытался его остановить, но он неожиданно сказал, что именно тогда, когда я посоветовал плюнуть и руки не подавать, моя мать придерживалась другого мнения. Она сказала Вальке, что раз любит, пусть женится. Так он и поступил.

Валька окончил аспирантуру, защитил диссертацию и был направлен в Витебск, в разоренную войной Белоруссию. Он организовал в медицинском институте кафедру гистологии, работал увлеченно, привязался к Витебску, но не порывал с Москвой. Ольга периодически жила и работала в Витебске, каникулы вместе проводили в Москве. Бытовые трудности не смущали его. Он научился хорошо готовить, полностью обслуживать себя. Так пролетело 13 лет, которые он считал счастливыми. Много позже на встрече бывших одноклассников по случаю какого-то юбилея один товарищ позволил себе непочтительно высказаться о городишке Витебске. Валька обиделся на него надолго.

Возвратясь в Москву, Валька работал в научно-исследовательских институтах. Работал успешно, приобретал авторитет в своих кругах. Был доволен своим поприщем и семьей. В свободное время поигрывал в турнирах медиков в шахматы.

Гордился удачно проведенной партией с кандидатом в мастера, ничейным исходом партии с мастером. Впрочем, и в Витебске он участвовал в местных соревнованиях.

Потом наступили другие времена. Ушла из жизни Ольга. Как принято говорить, после тяжелой и продолжительной болезни.

Вальке пришлось сполна отведать прелестей перестройки. Он как огня боялся потерять работу, потому что пенсия не обеспечивала мало-мальски сносного существования. А годы и болезни давали себе знать. Свобода предпринимательства была ему ни к чему. К этому он имел еще меньше талантов, чем к математике. Как-то раз он заработал сотню долларов за то, что помог претенденту на ученую степень доктора, исправив в диссертации орфографические, синтаксические и некоторые другие ошибки, (быть может, тот ученый не имел крепкого среднего образования), Валька поведал мне, что обменял зеленую купюру на рубли и положил их на сберкнижку. Напрасно пытался я объяснить ему что-то про отрицательный процент из-за инфляции. Он и слышать об этом не хотел. Он был просто ученый, медик высокой квалификации с широким кругозором и талантами в некоммерческих областях.

Я слышал, что один наш выдающийся экономист сказал, что наука может подождать. Идея сомнительная вообще, а в частности Валька обещанного на этот раз светлого будущего не дождался. (И не он один).

Я слышал от него, что директор института академик Шумаков, знаменитый хирург, тепло к нему относится. Было за что уважать Валентина. Не только за научную работу. Наперекор своим тяжелым болезням он находил силы и время для того, чтобы сочинять пьесы для фортепиано, издал тетрадь нот и радовался вниманию преподавательниц каких-то детских музыкальных школ, которым дарил свою тетрадь для учеников. Записывал свои пьесы на кассеты и дарил кассеты друзьям и знакомым. Не порывал связи со многими своими соучениками и друзьями из мира музыки. Находил силы встречаться с ними. Заводил новые знакомства. Это давалось ему легко, потому что он готов был вступить в разговор с незнакомым в любой момент.

Следил за событиями в мире шахмат, разыгрывал дома примечательные партии. Любил смотреть по телевизору спортивные состязания – футбол, хоккей, теннис.

Кроме всего прочего продолжал писать стихи. Однажды пожаловался мне по телефону, что сестра, известный критик, не одобряет его увлечений музыкой и поэтическим творчеством. Категорически заявляет, что его назначение – наука, а стихи заурядны и так далее. Мне было за Вальку обидно. «Скажи сестре, что у нее нет музыкального слуха», – посоветовал я. Валька посмеялся.

Он издал маленьким тиражом книжку своих стихов. В обращении к читателю написал: «В эту книгу, которую я осмеливаюсь опубликовать на семьдесят восьмом году жизни, я включил, в основном произведения, отражающие мое отношение к родным местам, природе, поэзии, музыке, к жизни и смерти, мою любовь к дорогим мне людям – живым и умершим».

И еще:

Мы часто в рифму говоримИ думаем, что мы поэтыНо мы не звезды, а планетыПоскольку светим не своимА только отраженным светом.

Он совершенно особенно относился к моим попыткам писать рассказики. Я читал их по телефону, благо короткие, именно ему, потому что он меня одобрял и делал критические замечания, давал советы. Он говорил, что ему не терпится увидеть напечатанную мою книжку. И еще говорил, что хочется дожить – дотянуть до восьмидесяти лет. Безграничная любовь к людям укрепляла его волю к жизни. Но не сбылось. Не дотянул полгодика.