Стефан Цвейг - Федор Константинов

отзывы (их оказалось не менее тридцати) и аккуратно приклеил их на огромный картон, подписывая под вырезками имя рецензента, издание и дату публикации. Интересно подчеркнуть, что венские критики разглядели в грустных и надрывных строках поэта отражение его характера, холодную бездну одиночества его израненной и печальной души.

Но, справедливости ради, скажем, что далеко не все восторгались юным дарованием. Например, берлинский анархический поэт и журналист Эрих Мюзам (Erich Kurt Mühsam, 1878–1934) вынес суровый вердикт, заявив, что книга «с ее навязчивой болезненной сладостью и безвкусным преувеличением вряд ли стоила бы упоминания, если бы она не была типичной для претенциозной манеры, которая распространяется благодаря движению “Молодая Вена” и стремится произвести впечатление, просто играя с формой». Видимо, укол отточенным пером богемного драматурга и поэта сильно ранил венского юношу, будто сразил на дуэли, ведь уже спустя полгода он стыдился своего «серебряного» издания: «Через четыре месяца после публикации сборника стихов я уже не понимал, откуда набрался смелости издать эту незрелую книгу; теперь я воспринимал эти стихи как добротное, искусное, отчасти даже достойное внимания изделие художественного ремесла, возникшее от тщеславного умения играть формой, но слишком сентиментальное». Показательно, что, издавая в 1924 году поэтический сборник «Die gesammelten Gedichte» («Избранные стихи»), автор не включит в него ни одного произведения из первой «незрелой» книги.

Подписанные девятнадцатилетним первокурсником «струны» уже в мае 1901 года «зазвучали» в почтовых ящиках его близких друзей – Макса и Виктора Флейшера, Альберто Стринга, Эрвина Кольбенхайера, Феликса Брауна. Оказались они и на столах таких признанных мэтров, как Рихард Демель и Детлеф фон Лилиенкрон. Рильке, получив свой экземпляр с автографом, в качестве ответной благодарности прислал из Бремена одиннадцатистраничный буклет весенних стихов{80}. С этих пор между ним и Цвейгом завяжется переписка.

«Стихи Стефана Цвейга, как, например, красивое стихотворение о Брюгге, я знал наизусть, – пронизывала, дышала в них истинная грусть, меланхолия, но без тяжести. Тяжесть была характерна почти для всех стихов, издававшихся тогда в Вене». Это писал Феликс Браун, правда, уже не о «Серебряных струнах» (четыре стихотворения о Брюгге впервые появятся спустя пять лет в сборнике «Ранние венки»{81}), а обобщенно о поэтическом даровании друга. Когда в 1938 году Браун анонимно (ввиду своего еврейства) будет издавать в Вене у Herbert Reichner Verlag антологию немецкой лирической поэзии «Тысячелетняя роза»{82}, наряду с шедеврами Гофмансталя и Генриха Гейне он внесет в сборник и несколько поэтических шедевров Цвейга.

* * *

Летом 1901 года подписанный экземпляр «Серебряных струн» получил еще один приятель Цвейга – Камилл Хофман. Они познакомились в университете и в качестве альтернативы скучным лекциям решили ходить на все выставки в Музей истории искусств. По воскресеньям читали друг другу французскую поэзию в оригинале. Хофман был истинным ценителем и знатоком французского языка и литературы, великолепно знал (а позже переводил на немецкий язык) романы Бальзака и поэзию Шарля Луи Филиппа. Можно допустить, что увлечение Бальзаком усиливалось у Стефана и под влиянием Хофмана.

Цвейга восхищали не только эрудиция друга, их общие интересы, прогулки по Рингштрассе и беседы у букинистов, но и одержимая целеустремленность этого волевого человека. Камилл Хофман был последним, двенадцатым ребенком в семье чешского еврейского извозчика, воспитанным не матерью, а одной из старших сестер в городке Колин, вблизи современной Праги. Исключительно путем самообразования он сумел достичь уровня эксперта французской поэзии и прозы, увлекался народным чешским фольклором и рано стал хорошим публицистом. Талант дипломата в сочетании с амбициями стать писателем сначала приведут его к посту редактора венского журнала «Die Zeit», а через двадцать лет на должность пресс-атташе в чехословацкое посольство в Берлине.

Камилл и Стефан, будучи фанатичными поклонниками Шарля Бодлера – «в семнадцать лет я не только был знаком с каждым стихотворением Бодлера или Уолта Уитмена, но и знал многие наизусть», – вместе переведут и на свои деньги напечатают тоненький сборник избранных произведений автора скандальных «Цветов зла». Так летом 1902 года брошюра объемом в сорок стихотворений с введением Цвейга окажется в книжных лавках Лейпцига.

Двумя месяцами ранее журнал «Deutsche Dichtung» опубликует литературно-критический этюд Стефана Цвейга о Бодлере, «великом поэте французского декаданса», где автор анализирует индивидуально психологические факторы познавания поэтом окружающего мира, исследует его технику и его стиль, говорит о «слепом сенсуализме» Бодлера. Пройдет немного лет, и коллекция рукописей Цвейга пополнится двумя документами. В его руках окажутся набросок стихотворения «Семь стариков» из цикла «Парижские картины» и рукопись произведения «Старушки», посвященная Виктору Гюго.

Кстати о Гюго: 15 марта 1902 года в литературном журнале «Das Magazin für Litteratur» выйдет трехстраничная статья Цвейга «Виктор Гюго, как лирик». Тогда же, в марте, он допишет новеллу «Любовь Эрики Эвальд» о страстной влюбленности пианистки в избалованного женским вниманием скрипача-виртуоза. Новелла, посвященная Камиллу Хофману, два года пролежит в столе и будет опубликована только после защиты диссертации в 1904 году.

К двадцати годам перед Цвейгом распахнутся двери в мир возможностей, и он этим счастливым шансом правильно воспользуется. Его мир, постепенно ставший «вчерашним», вместит тридцать лет непрерывного восхождения на вершину, начиная от «подножия» Теодора Герцля, еженедельника «Die Welt», где с августа 1901 года выходили его стихи и очерки, заканчивая крушением идеалов, войной, фашизмом и нацизмом, кострами из книг на площадях Европы, запахом гари и пепелища. Будто из пепла возникнут и его нетленные мемуары «Вчерашний мир». Правдивая, откровенная книга о том, как родной дом и Родина на глазах одного поколения превращаются в руины, как от «воздушных замков либерального оптимизма» не остается и следа иллюзии.

«Разочарованный гражданин мира называет себя человеком без родины, которому нигде нет места. Он описывает национализм, эту архимуку, это варварство с превосходящей все догмой антигуманизма. Он сетует на нашу новую общность, снова и снова втягивающую нас в каждое мировое событие, лишая защиты, безопасности, возможности спастись. Он пишет свои мемуары, находясь в чужой стране, лишенный книг, записных книжек, писем друзей, сидя в гостиничном номере… Его цель – передать следующему поколению хотя бы осколок правды»{83}.

* * *

Думаю, есть смысл рассказать малоизвестную историю появления издания Теодора Герцля под нескромным названием «Die Welt» («Мир»). Газеты, на страницах которой робкий студент второго курса Цвейг с августа 1901 года стал периодически встречать свое имя и фамилию. Впервые Герцль задумается о создании печатного органа для сионистского движения после того, как не сможет заручиться финансовой поддержкой своих идей у барона Мориса де Гирша, финансиста и филантропа, основателя Еврейского колонизационного общества, связанного с иммиграцией евреев в Аргентину.

«Идеи в душе моей гнались одна за другой. Целой человеческой жизни не хватит, чтобы все это осуществить…»{84} Заложив все имеющиеся средства, включая приданое супруги и деньги своего отца, Герцль надеялся, что газета,