Записки «важняка» - Сергей Михайлович Громов

генералу справиться с неизвестным, полагая, что это вор. Вызвали милицию. Задержанный никаких объяснений о своем появлении в генеральской квартире давать не захотел.

Жена генерала была столь напугана, что разговор с ней отложили до утра.

Дома, придя в себя, генеральша, которую все звали Дарьюшкой, рассказала мужу следующее: в пятницу она, отпустив домработницу, поужинала в одиночестве и легла спать. День был жарким, и она открыла окно настежь.

Сколько времени прошло, она не знала, но вдруг проснулась с ощущением какого-то беспокойства. Открыв глаза, она в ужасе замерла: какой-то человек стоял около нее.

Все произошло в считанные минуты. Неизвестный быстро скинул с себя одежду и бросился к ней в постель. В первое мгновение она попыталась сопротивляться. Но бандит схватил ее за горло и угрожающе произнес:

— Задушу!

Что было дальше, она помнила смутно, так как почти потеряла сознание. Насильник уже хотел сбежать, но тут появился Озеров. Все дальнейшее он уже знал. Это же она повторила и в милиции, и в районной прокуратуре, куда попало их дело.

Задержанный, оказавшись инженером одного из московских промышленных предприятий Гришиным Владимиром Сергеевичем, от дачи показаний отказывался. Но, после проведения очной ставки с потерпевшей, ее слова подтвердил и свою вину признал.

Он заявил, что его, очевидно, черт попутал. В тот памятный вечер он проходил мимо их дома и что-то попало ему в ботинок. Он, опершись спиной на стену дома, чтобы вытряхнуть камешек, увидел, как в открытом оконном стекле отразилась комната, где у стены на кровати лежала голая молодая симпатичная женщина. Другие окна в их квартире были темны, он понял, что дома больше никого не было.

Не отдавая себе отчета, он разыскал небольшую лестницу и через раскрытое окно проник незваным в комнату.

В суде подсудимый свою вину полностью признал и слово в слово повторил все то, что говорил на следствии. Озеров с женой дожидаться приговора не стали, ушли из здания суда.

Прошло свыше трех лет. Однажды меня вызвал прокурор Союза ССР — Роман Андреевич Руденко и протянул письмо:

— Занятное письмо от заключенного. Он утверждает, что готов раскрыть новые обстоятельства по своему делу.

Письмо оказалось от Гришина.

Через день я уже входил в лагерь. Пока я ждал осужденного, лагерный начальник успел рассказать мне, что Гришин дисциплинарных взысканий не имеет. Работает в цеху бригадиром, осужден на долгий срок за изнасилование.

Высокий, худощавый Гришин, с еле приметными ямочками в уголках рта и открытым взглядом карих глаз, безусловно располагал к себе. Представившись, я извлек его письмо и спросил:

— Ваше?

Он утвердительно кивнул.

Я продолжил:

— Мне поручено с ним разобраться. Готов внимательно вас выслушать. Вы написали, что имеете желание рассказать, что-то новое. Так? На предварительном следствии и в суде вы во всем признались. Какие же тут еще могут на этот счет возникнуть новые обстоятельства?

— В протоколах дела все отражено правильно. Да только я никакого преступления не совершал.

Меня эти его слова не удивили: многие осужденные собственную вину категорически отрицают. И мне показалось, что наш разговор будет бесплодным. Но я ошибся.

— Дашенька, — продолжал Гришин, — человек рисковый. Надо было ее выручать. Вот я и решился собой пожертвовать. Другого выхода не было.

— Вы имеете в виду жену генерала Озерова?

— Да, ее. Ведь она была моей любовницей!

— Побойтесь бога! — прервал его я. — Зачем вы ее черните? Вам это не поможет.

— Я сказал правду. А ваше право мне верить или нет, — произнес Гришин и продолжил: — Я был в нее влюблен еще со школьной скамьи. Строили планы: учиться в одном институте, пожениться. Да только судьба распорядилась иначе. На экзаменах она не набрала нужных баллов. А вскоре вдруг выскочила замуж за этого генерала и не по любви, а, скорее, в отместку за свою институтскую неудачу. Да только это не помешало нам встречаться. Я проживал в однокомнатной квартире со своими родителями и младшей сестрой. Нам только и осталось, что встречаться у них в квартире, когда Озеров либо уезжал в командировки, либо по пятницам, когда он приходил с работы очень поздно. Честно сказать, я всякий раз боялся, что нарвусь на большие неприятности. Самое удивительное, что Дашу это вроде как и не пугало.

— Ну а как прикажете тогда понимать все то, что вы с вашей возлюбленной придумали?

— Я уже сказал, — грустно проговорил Гришин, — надо было выручать ее. Она все это сама придумала.

— Чем объяснить, что, находясь в заключении уже свыше трех лет, вы только теперь решились все это сообщить?

— Здесь никакого секрета нет. Я бы отсидел весь срок и нашей тайны бы не выдал. К сожалению, суд определил наказание весьма строгое — 10 лет лишения свободы. Боюсь, что его не выдержу, да и родителей жалко.

Скажу откровенно: я проникся к нему полным доверием и мне стало его искренне жаль. Вот почему я решил, что обязательно получу разрешение возобновить следствие по его делу и довести его до логического конца, с отменой в отношении его приговора суда.

Подписывая свое официальное заявление в прокуратуру, Гришин попросил дать ему чистый лист бумаги и, старательно начертив что-то, протянул его мне:

— Это план их трехкомнатной квартиры. На нем я указал расположение комнат и кухни, а также где и какая стояла мебель… Кроме того, я указал, где Озеров спал и работал за письменным столом, где были книжные полки и где находился бар со спиртным. Разве не ясно, что все это мне могло быть известно лишь при условии, если я там неоднократно бывал?

На этом мы и расстались. Я все доложил Руденко и получил его согласие на возобновление следствия.

Все, что касалось школы и института я без особого труда выяснил, и это полностью подтвердило слова Гришина. Дошла очередь и до Дарьи Озеровой.

Она пришла в прокуратуру вовремя. Это была красивая молодая особа, элегантно одетая, чуть слышный аромат легких духов окружал ее этаким облаком. Она держалась уверенно и независимо.

— Вы от следствия ничего не скрыли? — начал я.

— Я человек достаточно грамотный и знаю, что в присутственном месте необходимо говорить правду, и только одну правду.

— Тогда объясните, с какой целью вы наговорили бог знает что на Гришина?

— Это он сказал вам сам?

— Да.

— Вы его видели?

— Видел.

Ее лицо сразу осунулось, побледнело, и из широко открытых глаз брызнули слезы.

Несколько минут рыдания сотрясали все ее тело. Потом, все еще глотая слезы она твердым голосом заявила:

— Во всем, что с нами случилось, виновата я. Ведь мне ничего