Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

хорошими знакомыми говорить о правительственных делах! Мы оба, Гагарин и я, были подавлены этим и поняли, что если в Париже Струве находился в лапах у М.Н. Гирса, то здесь, близко от Севастополя, он чувствовал себя в сетях врангелевского окружения и не желал портить отношения с Врангелем из-за Лукомского, который так мешал нашему посольству в Константинополе.

Думаю, что Врангель был предупреждён о том, с каким известием приезжает Струве. Он сам встретил его на пристани в Севастополе и тотчас отвёз к себе, даже не дав ему вымыться и привести себя в порядок. Там Струве в течение шести часов подряд передавал Врангелю все подробности признания его Францией. Эти подробности я узнал впоследствии в Севастополе от моих коллег по дипломатическому ведомству.

Струве, между прочим, знал от Нератова о переговорах с Портой. К тому времени уже был получен обещанный великим визирем циркуляр к турецким властям касательно положения нашего посольства и консульства, а также прав наших подданных. Фактически мы, не присоединяясь к одиозному для турок Севрскому трактату, пользовались всеми выгодами, из него проистекающими. Это было чрезвычайно важно для нас и с политической, и, ещё более, с юридической точки зрения: раз дарованные права трудно было взять назад, и, таким образом, будущая эмиграция даже в бесправительственном состоянии могла пользоваться положением, равноправным с подданными других европейских государств.

Струве, однако, отнёсся к этому несомненному триумфу нашего посольства довольно равнодушно, в особенности в части, касающейся наших подданных и их прав в Турции, считая, что признание Врангеля Францией покрывает эти переговоры с бессильным оттоманским правительством. С другой стороны, политического эффекта, который можно было бы использовать в Севастополе, не было, ибо турки решительно отказались аккредитовать нашего представителя (я подразумеваю Нератова, а не Лукомского, который, несмотря на свой громкий титул представителя главнокомандующего, был в глазах Порты лишь военным агентом при султане), а также послать представителя султана к Врангелю.

Только после того, как я рассказал Струве, что в Севастополе с большим интересом ждут обещанного циркуляра Порты, он вник в это дело. Замечание Нератова о том, что названный циркуляр обеспечивает положение наших подданных даже в случае исчезновения Врангеля, вызвало со стороны Струве язвительную реплику, что мы «хороним покойника заживо». Не сомневаюсь, что, будь у Струве в Париже одни неудачи, он, конечно, придал бы нашим переговорам с Портой, быть может, даже преувеличенное значение; теперь же он считал это недостаточно крупным успехом по сравнению с собственным триумфом.

Струве задержался в Константинополе на несколько дней и с удовольствием бывал на заседаниях различных русских организаций. Наконец с очередным пароходом он отбыл в Севастополь, чтобы осчастливить самого Врангеля и его ближайших сотрудников вестью о признании южнорусского правительства французами. Документы, опубликованные в связи с этим в Париже, вплоть до заявления Врангеля о будущей форме правления России («демократическая федерация»), были перепечатаны во всех иностранных газетах. Струве мог теперь сказать Врангелю: «Очередь за вами!»

П.Н. Савицкий следовал как тень за своим министром и всем своим существом выражал радость по поводу достигнутого в Париже успеха. В отношении меня он был по-прежнему мил и предупредителен и рассказал, как он старался, чтобы телеграмма о моём назначении от 22 июня н. ст. не завалялась в парижских дипломатических канцеляриях. Кроме того, он привёз мне мои slippers и «Историю Наполеона I», которые я оставил в Париже. Я с разрешения своего дяди пригласил его на обед к Чарыковым.

Савицкий несколько запоздал к обеду, заявив, что это произошло из-за Струве, «моего министра». Он поразил всю семью дяди тем, как гордился своим положением «секретаря министра». Это было в высшей степени неуместно: за последние годы все русские так привыкли ко всякого рода «министрам», что обаяние, присущее в глазах населения этому титулу в царское время, давно исчезло. Тем более это было смешно в частной беседе в семье бывшего царского посла. Моя тётя по этому поводу рассказала анекдот: один должник говорит своему кредитору, что отдаст ему долг очень скоро, «через два министра». Савицкий очень смеялся, не подозревая, что этот анекдот имел прямое отношение к нему самому с его постоянным подчёркиванием своей близости к министру. Когда Савицкий ушёл, вся семья дяди решила, что он очень комичен со своим обожанием министра и афишированием своей близости к нему.

О политике Савицкий говорил с величайшим апломбом, перефразируя Струве и даже подражая (невольно, вероятно) его манере говорить, что тоже производило комичное впечатление. В общем, вечер прошёл весьма забавно, но мне, говоря откровенно, после ухода Савицкого сделалось обидно за него, до такой степени наивно и смешно произошло его перевоплощение в «секретаря министра».

Триумф Струве в деле признания Врангеля был событием, о котором тогда только и говорили. Через некоторое время в продаже появились портреты Врангеля, где он был сфотографирован с женой и детьми, подражая известным портретам государя. Появился какой-то особенный «врангелевский» дух, чего не было раньше, например при Деникине — фактическое самодержавие последнего номинально ослаблялось культом Колчака как верховного правителя России. Говоря откровенно, на юге России культа Колчака совсем не было, но не было зато и культа Деникина. Между тем нечто вроде культа Врангеля появилось и именно после признания его французами, что совпало и с известными военными успехами. По случаю победных реляций устраивались благодарственные молебны в посольской церкви, где присутствовали in согроге[64] все чины посольства и генерал Лукомский со своим штатом военной агентуры, равно как и военно-морской агент О. Щербачев. Лукомский усиленно вытирал пот со лба, как будто все эти победы — дело именно его рук.

Составление «похоронного акта»

Тем более удивило меня внезапно данное мне Нератовым распоряжение составить подробный мемуар на тему об организации дипломатического и консульского представительств на случай исчезновения врангелевского правительства и о юридическом положении при этом русских подданных, оставшихся без антибольшевистского русского правительства и не признающих большевиков. Составление такого мемуара в августе, почти за три месяца до падения Врангеля, было актом предосторожности, который, наверное, рассердил бы Струве, если бы он о нём узнал. Нератов, однако, поручая мне составление такого мемуара, предупредил, само собой разумеется, о конфиденциальности этого дела, носившего в тот момент абстрактно-академический характер. Естественно, и самый факт составления мемуара вызвал в нашей среде известные толки.

Мне как автору мемуара было особенно интересно знать, что побудило Нератова проявить такую чрезмерную предусмотрительность. На мой вопрос о срочности мемуара он ответил со свойственной ему серьёзностью, что все под луной срочно и чем раньше я его составлю, тем лучше. При