Я — сын палача. Воспоминания - Валерий Борисович Родос

Конечно, и к сожалению, никто не захотел Сашу взять в аспирантуру. С большим трудом он был втиснут в какую-то социологическую группу, что-то считать. Я раза три предпринимал какие-то усилия вытащить его куда-то в логику, но что я мог, по разу, по два наезжая в Москву из Томска, да и он не верил, что возможно.

И наши отношения к концу семидесятых просто перестали существовать.

На «Яндексе» его нет.

Володя П. Евреев в нашей группе было двое, я и вот этот Володя с фамилией, похожей на мою. В армии он дослужился до сержанта и не только гордился этим, но прямо полагал, что это показатель его несомненных достоинств.

Достоинства действительно были. Он был сдержан, старателен, целеустремлен, начитан, книгу Ильфа и Петрова знал чуть ли не наизусть и цитировал не как мы, все остальные, забойными остротами, а по полстраницы подряд.

Некоторое время мне казалось, что он и есть мой самый лучший на факультете друг, альтернативный лидер группы. Однако не долго.

Была у него безобразная манера: в любом месте, в любой ситуации он непрерывно накручивал на палец локон волос. Иные затылок чешут или переносицу, шмыгают носом, но все-таки иногда, не все время, а он накручивал беспрерывно. Если бы это хоть напоминало девушку, наверчивающую свой локон на палец перед зеркалом. А то ведь более всего это напоминало длинные, завитые пейсы хасида.

В самой деликатной форме, на которую я способен, я спросил его об этой несимпатичной привычке. Он ответил, что и родители его за это ругают, он и стричься старается покороче, ничего не помогает.

В «Яндексе» много о нем, есть и фотография. Совсем короткие волосы, почти налысо.

Не знаю уж, что он теперь взамен себе крутит.

Он вообще-то был откровенным парнем. Первые два года мы много спорили о поэзии, мне нравился тогда Вознесенский, а он его на дух не принимал и только критиковал. И вдруг! На третьем курсе он вдруг полюбил Вознесенского и стал кусками цитировать его стихи.

Я изумился.

— П-с, — говорю, у меня после Симферополя еще привычка: большинство знакомых и друзей называю по фамилии. Не всех, но многих, — ты же Вознесенского не любишь, мы сколько с тобой спорили, и ты его определенно и осознанно не любишь.

— Видишь ли, когда я спорил с тобой, то я его действительно не любил, но оказалось, что Сан Саныч Зиновьев его тоже любит…

— Так ты, значит, любишь кого или ты не любишь его не сам по себе, а потому, нравится ли он или нет Зиновьеву?

— Есть за мной такой грех.

И мне как-то сразу стало скучно. Я не только перестал с ним дружить, я перестал с ним здороваться.

Правильный, но какой-то вторичный.

Даже не вторичный, те все же светят, хотя и отраженным светом.

Володя П. вообще третичный, не дающий света человек.

Потом мне горестно на него Таванец жаловался.

Оказывается, и Володю П. Смирновы приводили к Петру Васильевичу знакомиться. И он ходил в гости, пока Таванца на пенсию не отправили, тогда сразу перестал. Что ж с ним дружить, если он не начальник?

Ныне П. и доктор наук, защитился на переводах иностранных светил, и, более того, в узких кругах большой начальник.

Однако больше мне категорически не хочется о нем писать и даже вспоминать.

Одно добавлю: те, кто возражает мне и говорит, что это только мечты мои, никакой группы у нас никогда, с самого начала не было, во-первых же словах ссылаются для убедительности именно на этого Володю П.

— Он, что ли, член нашей группы? Да ты что, смеешься?

Не смеюсь, но есть у меня, бывает нередко некоего рода слепота в отношениях. Что есть — не вижу, а чего нет, додумываю.

Желаемое принимаю за действительное.

Володя КОНСТАНТИНОВСКИЙ. Физиономист из меня никакой. Когда я впервые увидел Володю, моментально отмел его из числа возможных друзей.

Приговор этот, как всегда у меня, был отнюдь не окончательный, но не могу избавиться от манеры, я моментально то, что вижу, с чем сталкиваюсь, должен куда-то отнести, к какому-то разряду, сделать какой-то вывод. И машину, и еду, и вот — человека. Иначе я его как бы и не запомню вообще. И второе: мой первоначальный вывод отнюдь не значит, что отброшенный мной человек мне не понравился. Просто не пара. Мне не жалко, не обидно, но пусть я — свинья. Вижу: краса и гордость местного пруда — раскрасавец гусь.

Нет, сам себе думаю, гусь свинье не товарищ.

Как раз Володя мне понравился. Или я не помню совсем.

Высокий, с развернутыми плечами, с плакатной улыбкой, с киношной манерой лукаво смотреть и в разговоре чуть-чуть подтрунивать. И в костюме.

У меня тоже был костюм. На свадьбу купил. Серый, в двойную, не выглядящую дешевой клеточку, единственный, вообще, если не считать того, что мне к шести годам дедушка пошил, первый в жизни. Что же я его каждый день таскать буду? Когда еще у меня следующий появится?[35]

Вообще редко кто из парней моего курса ходил в костюмах. Да и костюмы эти были из дешевых, как на покойниках, и только дежурного серого цвета.

А у Володи, ты что!..

Костюм на заказ пошит был, черный, но не такой, как у братков или официантов, а в мелкий, но даже издалека заметный рубчик, и сам на ходу хоть и черный, а отливает благородной сединой, сталью, дороговизной, богатством.

К тому же он в общежитии не жил, москвич.

В общем, посмотрел я на него и подумал, или даже не подумал, просто посмотрел и сразу решил, что гусь свинье не товарищ.

И только он может или не может подтвердить, но еще на первом, помнится, курсе, еще до специализации, подошел он ко мне и говорит:

— А поехали ко мне в гости.

Пишу и аж заболел. Правда ли на первом курсе? Правда ли еще до специализации? А даже если после, почему ко мне, что он в башке имел, когда приглашал именно меня? Что же он во мне издалека разглядел?

Вдруг, на старости лет, жуть как захотелось узнать.

Оказалось, он вовсе не в Москве жил, а в Загорянке, электричкой от Ярославского сколько-то минут. Он мне подробно дорогу обсказал, и я поехал. По дороге на каждом столбе висят какие-то необязательные глупости: «Миру — мир», «Слава КПСС», «Наша цель — коммунизм», как на руке татуировка: «Вася!» Чтобы не забыть утром.

Иду по пыльной немощеной улице.