Тамара Петкевич - Жизнь - сапожок непарный : Воспоминания

Меня мучило то, что я до сих пор не выполнила данного Александру Осиповичу обещания съездить к его жене Ольге Петровне. Из всех душевных долгов этот был первоочередным.

Купив теперь билет до Москвы, повидав мать Бориса и жену Смелякова, я хотела добраться до Ольги Петровны, которая жила в Одессе. Прямо ехать к ней не решилась. Взяла билет до Черновиц, куда меня давно приглашала работавшая до этого в микуньской амбулатории зубной врач Анночка Бородина.

Еще из Москвы я отправила Шлаковым в Микунь письмо, заявление с просьбой об увольнении, доверенность на получение причитающейся мне зарплаты и трудовой книжки, то есть всего необходимого для того, чтобы где-то обосноваться на жительство и службу.

Через полторы недели на Черновицком почтамте мне выдали письмо. Не из Микуни. Из Москвы от матери Бориса. Она сообщала: микуньским РО МГБ на меня объявлен всесоюзный розыск! На случай перлюстраций корреспонденции Шпаковы, извещая о дальнейшем, будут именовать меня в письмах «Ростислав», писала она.

Ужас. Он имеет множество ликов. В том, как за мной охотилось и расставляло капканы это ведомство, был захлеб оголтелой и примитивной мести: они прозевали мой отъезд.

Я не притрагивалась к еде. Не спала. Пять дней просидела, не выходя из квартиры Анны Емельяновны. Не выдержав самоза точения, нервы в конце концов взорвались. Поправ все на свете, я безрассудно пошла не куда-нибудь, а в кино. Затылком ощущала чей-то сверлящий взгляд, фильма не видела. Переждав, пока выйдет публика, мысленно смирившись с концом, направилась к выходу.

Во дворе кинотеатра поджидал высокого роста мужчина.

— Торопитесь? — спросил он.

Желая быть при аресте храброй, ответила:

— Нет.

— Тогда, может быть, пройдемся? Я покажу вам город.

«Он откровенно оговорился, что я нездешняя, разыскиваемая. Ошибки нет».

— Спасибо. — ответила я. — Я уже все в этом городе видела.

— А тюрьму? — спросил он, улыбнувшись.

— Тюрьму? Еще нет.

И я пошла с ним рядом.

Лишь по мере того, как он рассказывал о себе, я начала слышать и понимать, что этот человек отправил свою семью на курорт и «вот сейчас свободен». Он был даже остроумен. Все это уже походило не на драму, а на фарс. Только захлебнувшись в своем неумении плавать, человек совершает полезное движение. Поняв, что теряю разум, я утвердилась в бесповоротном решении: немедленно сесть в поезд, ехать в Москву. Прямо в Министерство ГБ. Выяснить наконец в их «головном центре», чего от меня хотят, что им нужно. Сказать, что не боюсь смерти, что, если меня не оставят в покое, я тут же кончу жизнь самоубийством.

Наивно? Конечно. Но!.. По тому, как успокоилась, поняла: верно! Другого выхода у меня нет.

Я ехала в ведомство, которое иссекло всю жизнь. И подумала: «В действительности все может случиться, а если же обойдется, то когда я еще окажусь в этих краях?» И перед «концом», не прячась, не таясь от «розыска», послушная сильному внутреннему толчку, я вышла из поезда на станции Раздельная, чтобы ехать в Одессу.

Разомлевшие от жары, одетые в яркие сарафаны, загорелые, смеющиеся одесские женщины показались диковинными, а жизнь южного города — ненормальной. Похоже, я была безнадежно больна, а эта жизнь — бессовестно здорова.

На дребезжащем одесском трамвае я доехала до улицы Павлова. Дверь в квартиру с нужным номером отыскала в подворотне давно не ремонтированного дома.

Ванда Разумовская, видевшая Ольгу Петровну на Севере, когда она приезжала на свидание к Александру Осиповичу, сказала однажды: «Эта дама в белых перчатках». Вспомнив об этом только сейчас, я, смущенная тем, что буду не способна к светскому общению, с замиранием сердца нажала на кнопку звонка.

Дверь открылась не сразу, после щелчка. За ней никого не оказалось. Откуда-то сверху женский голос спросил:

— Кто там? Вам кого?

Оказывается, наверху нажимали на педаль, и дверь на первом этаже отворялась.

— Мне нужна Ольга Петровна, — сказала я.

— Она сейчас в Кишиневе, — ответили оттуда же. — Работает теперь там на «Молдовафильме» (а я ведь только что проезжала мимо Кишинева).

— Спасибо. Извините.

Я повернулась, чтобы уйти. Сверху опять окликнули:

— Вы не сказали, кто ее спрашивает. Как передать?

— Мое имя ей ничего не скажет. Она меня не знает.

— Минуточку, минуточку! Подождите.

Кто-то сверху начал спускаться. Появилась пожилая женщина с очень добрым лицом.

— Кто же все-таки? Я — сестра Ольги Петровны, Елена Петровна. А вы?

— Передайте: спрашивала Тамара Петкевич.

— Кто, кто? — женщина изумленно вскинула брови. — Тамара Петкевич? Вы и есть она? И что? Могли бы так взять и уйти? Кто ж так делает?

Я растерялась.

— Саша столько о вас писал! — качала головой Елена Петровна. — Так мы вас ждали! А она — уходить… Сейчас же поднимайтесь.

Я подчинилась повелительному тону. А Елена Петровна продолжала командовать:

— Наденьте эти туфли. Теперь познакомьтесь с нашей мамой. Ей девяносто пять лет. Зовем мы ее «Зайка». Садитесь на диван. Сейчас накормлю, пойду налью ванну, а пока она будет наполняться, спущусь вниз и дам Олюшке телеграмму, почта в нашем доме. Вот книга. Здесь ягоды, ешьте, отдыхайте.

Сама не знаю, почему, мне показалось в тот момент, что я каким-то чудом дошла до родного дома. Я страшно, невыносимо устала. И выбилась из сил.

Получив телеграмму, Ольга Петровна к вечеру уже примчалась в Одессу. На пороге появился светлый человек. Это было первым, побеждающим все остальное, впечатлением. Мне подумалось, что внешность ее придумана лишь для того, чтобы притушить строгостью сияние и теплоту.

От Александра Осиповича письма не приходили. Получал он от нее посылки на новый адрес или нет, Ольга Петровна не знала. Надеяться на послабление в лагерях «особого режима» не приходилось.

Ольга Петровна спрашивала об Александре Осиповиче. Я рассказывала. Какие там «белые перчатки»! Рядом сидел трепетный, отзывчивый человек. По профессии кинорежиссер, Ольга Петровна не отказалась от репрессированного мужа, как от нее того требовали. Ее ущемляли, притесняли. В конце концов она перевелась с Одесской киностудии на «Молдовафильм».

Сестры уговаривали меня погостить в Одессе, походить на пляж. О собственных обстоятельствах я ничего не рассказала, путано объяснила, что остаться не могу.

Под предлогом, что ей ничего не стоит закомпостировать билет, Ольга Петровна настояла на том, чтобы я отдала его ей. Когда же мы приехали на вокзал, сестры подвели меня к международному вагону (после телячьих-то, товарных).