Дети русской эмиграции - Л. И. Петрушева

IV

Потом нас отдали в детский сад. Там мы вырезали, лепили, читали, учили стихотворения, у нас были танцы, я не любила танцев и пряталась за пачку книг, нас иногда наказывали за это.

Из Севастополя мы уехали в Харьков, пока мы ехали, я заболела воспалением легких, когда меня лечил доктор, то он говорил, что, когда я выздоровею, он купит такие санки, которые будут сами управляться. Один раз мне сделалось так плохо, я совсем похолодела, и думали, что я умру, и одна барышня сказала моей маме, что я совсем умираю, а моя мама служила близко около Харькова, мама приехала, потом мне поставили банки, и мне стало лучше, потом я скоро выздоровела, мне мама хотела мыть голову, я начала топать ногами и не давала мыть, мама говорила, что меня мама побьет. Леша рассердился и начал говорить и кричать: «Паршивая тетка Натка».

Пришли в Харьков большевики, и мы должны были уехать, я еще не была совсем здорова, мы собирали вещи, как раз перед этим мамин второй муж привез на зиму запасов муки, гречневой крупы и еще маленькую свинюшку. Но пришлось все оставить, потому что уже в городе были большевики. Когда мы пришли на пристань, то уже везде стреляли. Мама не хотела нас пугать и говорила, что это большой праздник.

2 класс

Мальчик

Когда я, моя мама и мой папа (мне тогда было 7 лет) выезжали в Новороссийск из Екатеринодара, взяли билет на поезд II класса, но когда хотели садиться в вагон, то было так много народа, что нельзя было войти (в этом поезде было только 4 классных вагона), то за неимением места должны были сесть в товарный вагон, прошло много времени, и наконец раздался первый звонок, потом второй, третий, и поезд тронулся. Замелькали мимо станционные фонари, потом сторожевые будки, и все окуталось мраком. Вместе с нами ехали солдаты, это был добровольческий поезд. Все было тихо, только слышны были песни солдат и стук колес. Вдруг раздался сильный треск, как будто бы лопнули шины, сейчас же за тем раздался залп ружей, и поезд стал. Впереди послышались крики и страшный стук, как будто бы с горы покатились огромные камни, и поезд потрясся так, что те, которые стояли, все полетели на пол. У меня прямо сердце перестало биться. Все же это оказалось тем, что зеленоармейцы, приняв наш поезд за поезд Врангеля, разобрали рельсы над откосом, и те 4 вагона, в которые мы хотели сесть, свернулись под откос. На счастье, машинист, наверно, заметил опасность, когда была близка, и так как остановить поезд сразу было невозможно, то он поезд еще быстрее разогнал, и благодаря этому паровоз проскочил то место и остановился, и поезд этим был спасен, потому что, если бы паровоз не проскочил это место, а свалился, то тогда бы целый состав потянул за собой. Зеленоармейцы же все время стреляли по поезду. В это время вбежал офицер в вагон и приказал, чтобы все мужчины выходили и становились в цепь. Мой папа тоже пошел в цепи, и почти все пошли, но были и такие, которые предпочитали сидеть в углу вагона и не выходить. Стоны раненых, трескотня ружей, угрожающие крики противника, все это слилось в такой шум, что ничего нельзя было разобрать, что говорили некоторые. Некоторых из них вносили в наш вагон, одного из них ранило в живот, и весь пол был в крови. Он звал свою мать, потом тихо умер. Все бы пропало, если бы не один офицер, который крикнул: «На крышу пушки, пулеметы» (их вовсе и не было), услышав этот крик, (у зеленых не было ни пушек, ни пулеметов) <они> испугались, и их офицер, скомандовав отступление, пустился вскачь, а за ним и все зеленые, и все стихло, только слышно было стоны раненых и умирающих (мой папа вернулся жив и здоров). Подали сигнал, и через несколько минут подали паровоз, и наш поезд тронулся обратно. И я заснул, когда же я проснулся, то снова услышал мерный стук колес и, выглянув, мне представилась картина, поезд мчался (было тогда утро) по долине, везде проволока была перервана и опускалась на землю. Наши вагоны покачивались и поскрипывали, стенки их были все в дырках, и кое-где пули торчали в стенах.

Мы так ехали без приключений, и мне стало скучно, так что я вынул своих солдат. Но прошло несколько часов, и меня стала мучить жажда. Воды же достать было невозможно, потому что на станциях поезд стоял минуту и слезать было нельзя, так мы доехали до Новороссийска, на станции я выпил горячего чаю, и нас встретил мой дядя (он служил в артиллерийском складе), сели мы в экипаж и поехали на квартиру. Приехав, я лег спать. Там был уже мой брат Юра, и один знакомый Сережа (ему было лет 17) и Юра, сын моего дяди. На следующее утро мы принялись играть, Сережа был наш генерал, а мы рядовые, и эту игру мы продолжали, пока мы не уехали из Новороссийска. Так прошло несколько дней. Однажды, когда все ложились спать, послышалось заунывное гудение, мы бросились к окнам. В следующем квартале возвышался столб красно-бурого дыма и пламенные языки, загорелась фабрика, и пожар продолжался до полночи. Несколько дней спустя послышалось такое же гудение, и электричество потухло. Мы опять бросились к окнам; загорелась электрическая станция, и так, пока мы были в Новороссийске, было очень много пожаров. Потом мы уехали на Кипр, с Кипра на Лемнос, с Лемноса на Салоники, и в Старую Сербию, в Чачак, оттуда в Дубровник, оттуда сюда, в Загреб.

Девочка

Описываю вам свое детство, хотя и плохо его я припоминаю. Начну я с того, как я с мамой и папой приехала в Харьков. Мне было тогда всего шесть лет. Жили тогда мы хорошо. Помню, что я с одного года уже начала путешествовать. Когда мне исполнилось один год, мы поехали в Сибирь, так как мой папа был назначен на постройку железных дорог. Там я с мамой и папой прожила девять месяцев. Оттуда мы поехали в Варшаву, как я помню, Варшава мне очень понравилась. Прожив там несколько месяцев, мы отправились к