Две Ольги Чеховы. Две судьбы. Книга 1. Ольга Леонардовна - Татьяна Васильевна Бронзова

мыслями с другими и сейчас был счастлив, что Чехов остался доволен читкой. Только это было для него сейчас важно.

– Я еще и во время репетиции понял твое настроение, – радостно сказал он. – Ты с такой заинтересованностью слушал…

– Что да, то да. Не отрицаю. Но все-таки кое-что меня настораживает. Когда вчера при нашей встрече Станиславский рассказывал мне, какой он видит постановку в целом, то мне показалось, что он слишком увлекается всякими криками петухов, щебетаньем птиц, кваканьем лягушек, ржанием лошадей. Еще не хватает только, чтобы мыши поскреблись за буфетом в столовой. Пошлости боюсь.

– Не бойся. У Станиславского вкус отменный, он просто, как ты правильно заметил, слишком порой увлекается. Но не забывай, я буду рядом. Константин Сергеевич романтик, я реалист, так что все уравновесится.

Чехов слегка ухмыльнулся в усы и неторопливо пощипал свою бородку.

– Ну-ну, – тихо сказал он.

Немирович прошел на свое место за столом, открыл верхний ящик, достал оттуда какую-то бумагу и слегка потряс ею в воздухе.

– Антон, – начал он деловым тоном. – Я хочу поговорить с тобой о нашем дальнейшем сотрудничестве. То есть о твоем сотрудничестве с нашим театром…

– Ты хочешь поставить еще какую-нибудь мою пьесу?

– Да. Я хочу заполучить твоего «Дядю Ваню». В Москве ее еще не ставили! Договор на постановку, как видишь, у меня в руках. Я и аванс смогу тебе завтра выплатить.

– Заманчиво, но… Боюсь, что с «Дядей Ваней» у нас с тобой не получится, – неожиданно изрек автор.

– Что значит «не получится»? – моментально взорвался Немирович. – Это просто даже смешно, Антон! Ведь твои пьесы, в конце концов, идут по всем городам. Я знаю, что Горький смотрел твоего «Дядю Ваню» в Нижнем Новгороде. Он написал мне, что ничего лучше не видел и рыдал, как баба…

– Да. Он и мне писал об этом, – улыбнулся Чехов. – Написал, что в конце так расчувствовался, как будто его распиливали тупой пилой.

– Ну вот видишь! Так почему ты боишься, если «Дядя Ваня» пойдет в Москве?

– Я не боюсь. Дело в том, что пьесу уже взяли в Малый театр.

– В Малый театр?! – почти задохнулся от возмущения Немирович. – Как ты мог отдать ее в Малый театр?! Они погубят пьесу!

Немирович нервно прошелся по кабинету от стола к двери и обратно.

– Ты обещаешь, что, если я добьюсь отмены ее постановки в Малом, ты отдашь «Дядю Ваню» нам? – спросил он. – Учти, я один знаю, как ее надо ставить!

– Обещаю, – улыбнулся Антон Павлович. Самонадеянность Немировича его умиляла. – Только хочу напомнить, что я не пишу трагедий. Надеюсь, ты это учтешь и не заставишь зрителей рыдать и чувствовать, что их «распиливают тупой пилой». Кстати, напоминаю, что и жанр «Чайки» определен мною как комедия.

– А вот с этим я не согласен. В конце пьесы Костя кончает с собой. Неужели это так смешно?

– Жизнь смешна. Глупа, груба и смешна.

– М-м-м… – задумчиво проговорил Немирович и снова сел в свое кресло за столом. – Кажется, я понимаю, о чем ты говоришь.

– Вот и хорошо. Кстати, юноша, который репетирует Костю, мне понравился, – вспомнил Чехов актера с умными, грустными глазами. – В профиль похож на птицу с вытянутым клювом. В этом даже что-то есть. И нерв у него хороший.

– Это Сева Мейерхольд. Мой ученик, между прочим. Он и Ольга Книппер. Это та, что репетирует Аркадину. Оба только что окончили училище.

– А не очень ли молода эта Книппер? – неожиданно спросил Чехов. – Аркадиной должно быть не меньше сорока пяти.

– Неужели ты никогда не обращал внимания на то, что женщины всегда выглядят моложе своих лет?

– Я не о внешности. Я имел в виду, откуда этой Книппер знать, как пожилая женщина страдает и ревнует, цепляясь за уходящую от нее молодость?

– Ты не будешь разочарован, – уверил его Немирович-Данченко. – Между прочим, сегодня у нее день рождения. И не так уж она и молода. Ей тридцать! Мы в пять часов едем к ней обедать. Ты не присоединишься к нам? Это будет для нее самым приятным подарком.

– К сожалению, не могу. У меня встреча с Сувориным.

– Жаль. А отменить нельзя?

– Нет. Он специально ради этого приехал на один день из Петербурга.

– Ну, тогда конечно, – расстроился Немирович. – Как долго ты еще будешь в Москве?

– Четыре дня.

– Тогда приходи на наши репетиции «Царя Федора». Получше узнаешь труппу. Мы репетируем с семи вечера в «Эрмитаже».

– Только по вечерам?

– Да. С утра у нас там ремонт.

⁂

Через три дня Чехов сидел на репетиции. Пол в зале был еще только черновой, пахло известкой и сыростью, на сцене отсутствовало необходимое освещение и горели лишь большие свечи в бутылях, но даже в этом темном, холодном пространстве, где писатель сидел рядом с Немировичем и Станиславским, зябко кутаясь в пальто, его вера в этот новый театр продолжала крепнуть с каждой минутой. Актеры репетировали сцену примирения Шуйского с Годуновым. Происходящее было столь увлекательно, что Антон Павлович в какой-то момент даже перестал обращать внимание на сырость и холод, а уж когда заговорила актриса, исполняющая роль царицы Ирины, то и совсем забыл про все эти неудобства. «Как хороша», – промелькнуло у него в голове, и, наклонившись к Немировичу, он тихо спросил:

– Как фамилия этой актрисы?

– Книппер. Ольга Книппер. Не узнал? Это же та самая, что репетирует Аркадину в твоей «Чайке»!

⁂

На другой день, покинув дождливую и сырую Москву, Чехов уезжал туда, где было тепло и сухо. Врачи советовали ему проводить зиму в более теплых краях по состоянию здоровья, и он решил обосноваться в Крыму, присмотрев там участок в горном местечке Аутка на окраине Ялты. Но тем не менее свое имение в Мелихове Антон Павлович пока продавать не собирался, оставляя его для летнего проживания. Уж слишком много людей зависело от этого имения: отец с матерью, сестра, работники, школьный учитель в деревне и даже почтовый служащий на станции, который в основном для того и существовал, чтобы доставлять ему многочисленную почту со всей России и из-за рубежа. По дороге на юг Чехов вспоминал об актрисе, исполняющей роль царицы Ирины. Никак не шла она у него из головы.

«Ирина, по-моему, великолепна. Голос, благородство, задушевность – так хорошо, что даже в горле чешется… Если бы остался в Москве, то влюбился бы в эту Ирину», – писал он своему другу и издателю Суворину. Имени же актрисы, которая произвела на него такое впечатление, он ни разу в письме не упомянул, хотя порой ему казалось, что колеса так и стучали по стыкам