О себе любимом - Питер Устинов

настолько странную и опасную, что она не привилась нигде, кроме сравнительно недавно освободившихся стран, где система образования строилась по британскому образцу. Американцы, отстаивая свою независимость, не потерпели, чтобы луга их деревень уродовали крикетные ворота, и выбрали бейсбол, который гораздо больше подходит для страны огромных размеров и где нет опасности повредить какой-нибудь архитектурный памятник. Французы и румыны, которые охотно налетают друг на друга в бурных схватках регби, умерли бы со скуки на крикетном поле, где надо часами томиться без дела, а потом вдруг нанести жесткий удар по мячу и проделать несколько замысловатых па..

Вот в такой обстановке детей в британских школах обучают красиво проигрывать — часто за счет упущенной победы. Истинная победа присуждается в раздевалке после матча, где невероятное благородство проигравших омрачает радость победителей, которым становится даже чуть неловко.

Неудивительно, что старые вояки, бывало, рявкали: «Это не по правилам, сэр!» и «Это не спортивно!», хотя речь шла отнюдь не об игровых ситуациях. Достаточно естественным представляется и то, что Сесил Родс, мастер самовосхваления и истинный игрок, однажды дал такой совет испуганному молодому офицеру, которому предстояло наводить порядок в одном из уголков Британской империи: «Помните, что вы — англичанин, и поэтому вам достался главный приз в лотерее жизни».

Так вот, мальчики получали свои билеты, для участия в этой лотерее именно в школе мистера Гиббса, и хотя я формально оставался фон Устиновым, мне дали шанс и тайком выдали билетик, когда наблюдателей было не слишком много.

Были моменты, когда мистер Гиббс начинал сомневаться, не проявил ли он излишнюю щедрость в отношении лотерейных билетов: например тогда, когда во время ответственного матча с другой школой я и аргентинский мальчик, который у нас тоже учился, начали собирать на полу цветы, вместо того чтобы следить за мячом. Из-за этого наши противники набрали целых семь очков: мы просто не смогли найти мяч. Продолжая сжимать в руках поникшие маргаритки, мы слушали суровую выволочку.

Позже мне удалось искупить свою вину. После того как все признали, что в крикете я не блещу, меня поставили вести счет в еще одном ответственном матче. У наших соперников тоже был свой счетчик: тщедушный, бледный и впечатлительный мальчик, судя по всему — довольно забитый. Я был с ним очень приветлив, и он был мне трогательно благодарен за разговор, в котором полностью отсутствовали угрозы и издевки. В конце концов он настолько увлекся, что забыл заполнять свой бюллетень. В результате в тот приятный денек моя школа выиграла матч с небольшим перевесом, несмотря на то, что очков набрала гораздо меньше. Известие о победе вызвало у.наших противников возмущенное недоумение. Однако стоило им проверить бюллетень своего счетчика (а он в последний момент с радостью списал цифры с моей карточки), и они убедились, что в матчах со школой мистера Гиббса опасно доверять внешним впечатлениям, особенно если подсчет очков веду я.

После этой в высшей степени неожиданной победы мистер Гиббс очень тепло меня обнял. Мне показалось, что втайне он решил: благодаря ему я, наконец, усвоил правила игры.

В числе других учителей, преподававших в школе мистера Гиббса, была некая мадемуазель Шосса, горбатая старая дева лет пятидесяти, низенькая и очень страшная на вид. Из-за искривленной спины двигалась она почти по-крабьи бочком, а ее широкополая шляпа, которую она никогда не снимала, придавала ей вид творения Иеронима Босха — шляпы с ногами. Ощущение угрозы, которое распространяла вокруг себя мадемуазель Шосса, усиливалось и тем, что ее губы непрестанно шевелились, словно она постоянно пережевывала какое-то возмутительное происшествие. Лицо у нее было нездорово бледным, и горящие возмущением карие глазки так и бегали над приплюснутым носом, усеянным родинками. С пояса у нее на атласном шнурке свисали открытые ножницы, болтавшиеся у места, где должны были бы находиться колени.

Благослови ее Бог: она оказалась единственным неблагонадежным элементом, допущенным в класс, где на видном месте красовалась большая гравюра под названием «Клятва бойскаута». На ней явно смущенного мальчишку-бойскаута вел за руку Иисус, указывая на карту мира, где Британская империя была окружена странным, неземным ореолом. Мадемуазель Шосса часто с нескрываемой ненавистью смотрела на это произведение искусства и мотала головой, возмущаясь тем, что протестанты позволили себе ни с того ни с сего экспроприировать Иисуса. Всякий раз, когда исполнялся национальный гимн, она оставалась сидеть и только сильнее дергалась, поливая окружающих взглядом, словно водой из шланга. Ее поведение не обсуждалось, а она его не меняла. И вот она пригласила меня выпить чаю, что было первым с ее стороны проявлением дружелюбия к кому бы то ни было.

Наше чаепитие состоялось в кондитерской мсье Дебри в Найтсбридже. Меня потчевали вкуснейшими шоколадными пирожными и множеством других лакомств. В заведении мсье Дебри в мадемуазель Шосса произошла разительная перемена. Она стала вести себя игриво и даже вольно, отпуская весьма соленые шутки. Я едва узнавал в ней суровую учительницу французского, носившую ножницы на поясе наподобие меча.

А потом стала понятна цель нашего чаепития, которое оказалось не столько угощением, сколько искушением. Двигаясь очень осторожно и зорче обычного следя за уличным движением, мадемуазель Шосса привела меня на другую сторону улицы, к французскому монастырю, где оказалось ее логово. Здесь, под сенью иного Христа, не менее предвзятого, чем тот, что проявлял такой неестественный интерес к бойскауту (этот был распят на кресте, но со скорбной улыбкой, адресованной только французам), передо мной бесстыдно обнажили все преимущества католицизма.

—Протестантство—это не религия!—презрительно выплюнула мадемуазель Шосса, обращаясь к смущенно улыбающимся монашкам с золотыми зубами и подозрительного вида кожей. Я ответно улыбнулся им. — Лишь в католицизме можно обрести истинную веру!

Раз начав, она долго не замолкала. Только мирянин может позволить себе столь категоричные и дикие утверждения. Монашки предложили мне еще чаю, с унылыми пресными булками, на вид такими, как они сами. После чувственной роскоши эклеров мсье Дебре их угощение не привлекало. Я как можно вежливее отказался.

— Малыш уже поел! — огрызнулась мадемуазель Шосса и намекнула, что короткая встреча с дьяволом должна была бы сделать холодные руки матери-церкви более привлекательными. Я скрыл свои мысли под личиной одухотворенной задумчивости — примерно так же, как изображал любовь к музыке, прикрывая глаза, когда звучала музыка Бетховена. С того солнечного дня, когда мадемуазель Шосса пыталась пробиться в ворота рая, используя меня в качестве тарана, мне ни разу не приходилось подвергаться более бесстыдной религиозной пропаганде.

Мне удалось никак не обнадежить мадемуазель Шосса, но с того дня она пристально всматривалась в мое