Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг

угрозы и ругательства, печатные и непечатные, произносил он с совершенно правильным русским акцентом и с должным чувством. Вскоре, однако ж, копыльцы с облегченным сердцем убедились в том, что черт не так страшен, как его малюют.

А убедились они в этом при следующих обстоятельствах. В одно прекрасное утро раздался на базарной площади барабанный бой — это значит: новый закон, стало быть новая гзейра. Копыльцы в страхе спешат на площадь и внемлют «правительственному сообщению» из уст нового станового пристава, одетого в полную форму, как подобает в таких торжественных случаях. Оказывается — действительно беда: строжайше предписывается евреям одеваться в немецкое платье[34] и запрещается носить бороду и пейсы; женщинам воспрещается брить головы и закрывать таковые париком. Легко себе представить ужас копыльцев. Они просто не могли себя представить без бород и пейсов, да еще в немецком костюме. Недоумевали они, зачем вдруг где-то стали интересоваться их физиономиями и формою их одежды, и пришли к заключению, что это — гзейрас-шмад, то есть подкоп под их веру. Назначен был пост. Копыльцы, по обыкновению своему в таких случаях, горячо молились, и, по обыкновению же, без всяких результатов. А между тем начальство не шутит. Сотский Семка по распоряжению станового уже приступил к приведению грозного закона в действие; некоторые евреи, и именно самые почтенные, были потащены в стан, где им бесцеремонно отрезали полы зипунов до лядвий, бороды были гладко сбриты, а пейсы срезаны беспощадно до самых корней; у некоторых копыльских матрон, как раз у самых видных, посреди улицы сорваны были чепцы и покрывала. После долгих дум решено было послать депутацию к грозному становому с петициею и с соответствующим случаю приношением. И что ж? Депутация была принята очень милостиво, приношение — тоже, и гроза прошла. Семка перестал усердствовать, к обрезанным зипунам были пришиты новые полы — все равно, какой материи и какого цвета, не в том дело, — бороды же и пейсы со временем сами отросли, и все пошло по-старому, по-бывалому.

Таких случаев было за мое время много, — мне о них еще придется говорить; я привел этот эпизод лишь для того, чтобы доказать, что Здроевский вовсе не был злым человеком, ибо при нем, как копыльцы с благодарностью говорили, многое «свелось только к деньгам» («es hot sich nor ausgelosen zu Geld»), а к этому ведь они привыкли. Правда, в описываемое время бывали и такие казусы, когда и сам Здроевский не мог помочь, но в этом уж не его вина. Со временем он так ужился с копыльскими евреями, что, бывало, запросто заходит к тому или другому в субботу, выпьет чарку-другую, отведает и рыбы, и других субботних яств, которые, сказать мимоходом, он очень любил, что евреи в нем особенно ценили.

К достоинствам Здроевского надо отнести и то, что он не стеснял обывателей по части городского благоустройства и гигиены, предоставляя это частной инициативе, действию времени и Промыслу Божию. Дома поэтому строились где и как кому хотелось. Скотобойня находилась в центре базарной площади; из нее часто раздавался раздирающий душу рев связанных и сваленных для убоя животных, текла грязная кровь, выбрасывалась всякая дрянь, распространявшая по городу нестерпимую вонь, и все это преспокойно валялось до тех пор, пока небо не посылало спасительного дождя, смывавшего все эти пакости с лица земли копыльской. Но особенно достопримечателен был уступ копыльской горы, по дороге в Слуцк. Он был очень крут сам по себе, время и проливные дожди породили, кроме того, в нем рытвины и ухабы, так что въехать в город с этой стороны с тяжелыми обозами было мудрено, а для того чтобы спуститься по нему вниз, надо было много искусства и не меньше храбрости, и мужички, съезжая по нему в базарные дни, порядочно подвыпивши, не раз оказывались внизу с разлетевшимися вдребезги возами, с искалеченными лошадьми и вдобавок с изрядно разбитыми шеями.

Такие случаи бывали так часты, что перестали удивлять, считались как бы обычным явлением природы, подобно грому, молнии или землетрясению, против которых человеческие силы ничтожны.

Я говорил, что высшее начальство неохотно посещало нас; однако за время моего двадцатилетнего пребывания в Копыле мне пришлось быть свидетелем одной ревизии. Ревизия эта. как всякая, впрочем, ревизия, явилась нечаянно-негаданно, упала на нас как гром с ясного неба. Ко-пыльцы страшно взволновались. Шутка ли, ревизия? Правда, они знали, что губернское начальство имело обыкновение приходить на помощь близким людям, выручать из затруднительного положения прокутившихся или проигравшихся собратий назначением им командировки с соответствующими чину погонными и суточными для обревизования того или другого еврейского местечка. Но почему именно в Копыль? Не обретается ли среди нас доносчик? — спрашивали они себя, подозрительно посматривая друг на друга. А что беда неминуема — об этом не могло быть двух мнений: о том, что «к нам едет ревизор», узнали мы не от каких-нибудь Бобчинских и Добчинских, а от самого Здроевского, которому о своем приезде, и о приезде в строгом инкогнито, сообщил сам ревизор. Копыльцы ходили в страхе и трепете. Один смельчак, из лавочников, отозвался было: «Чего вы, трусы, боитесь? велика важность — ревизор! Фальшивых монет не делаем, контрабандою не торгуем; пускай себе приедет!» На смельчака, однако же, накинулся р. Хаимке и, ухватив его за бороду, крикнул: «Вот храбрец! а это не контрабанда? А пейсы, а халат — не контрабанда? Мы сами, брат, контрабанда, мы, и жены наши, и дети наши! Ну, а ревизская сказка-то, как думаешь, в порядке?» Между тем Здроевский, дав обывателям поволноваться несколько дней, стал успокаивать народ: ревизор его добрый знакомый, даже дальний родственник; уж он, Здроевский, постарается уладить дело так, чтобы дорого не обошлось; на всякий случай, однако ж, он советовал принять меры предосторожности, не бросаться в глаза, что кагал, конечно, принял к сведению и точному исполнению. В день пребывания в городе ревизора в лавках и на улице могли из женского пола находиться только девицы, головные уборы которых были в порядке; из мужского пола, мальчики не должны быть выпускаемы из хедеров, да и в хедерах сидеть тихо, не учиться громко; старшим людям тоже рекомендовалось сидеть дома, а если кому очень нужно будет выйти, то не иначе, как в шубе (хотя дело было в июле месяце), так как относительно покроя и формы шубы в законе не было никаких указаний, а между тем шуба в данном случае была важна потому, что под нею не виден халат, а поставив воротник, можно было скрыть и бороду