Крах Украинской державы - Павел Петрович Скоропадский

26-го или 27-го я поехал вечером на съезд хлеборобов и был поражен видом людей, заполнивших всю улицу. Это были представители от хлеборобских организаций каких-то уездов, только что прибывшие поездом. Они ждали на улице перед помещением Союза, где их постепенно переписывали.

Социалисты потом говорили, что это было подстроено, – это неправда. Этот съезд был своевременен. Это был естественный протест мелкого собственника против всего того насилия, которое он и принадлежащее ему небольшое имущество, нажитое его же мозолистыми руками, пережили за год революции. Единодушье и подъем духа были поразительны. Предполагалось, что съезд продлится два дня и что провозглашение Гетманства будет на второй день. На самом же деле съехавшимся не пришлось долго решать, все было объяснено в три часа первого дня. Люди сами этого хотели.

28-го апреля мне ничего не приходилось делать, все уже было готово… Я жил в семье Безаков. Супруга его, Елена Николаевна, ярая монархистка, а главное, совершенно не признающая Украины, несмотря на свое гостеприимство, была, вероятно, не особенно обрадована, видя за своим столом такого украинца, как Полтавец, который, в довершение всех своих украинских тенденций, даже остригся так, как у нас стриглись в старину паны, тем не менее Елена Николаевна была очень любезна даже с ним и лишь поморщилась, когда Полтавец как-то ни с сего, ни с того заявил, что Владимир Святой был тоже украинец и что исторически будто бы доказано, что он никогда бороды не носил, а что бороду ему приделали на его иконах лишь впоследствии из-за великорусского влияния. Конечно, сообщение этого столь авторитетного исторического исследования было совсем несвоевременно, и я постарался переменить разговор.

После обеда я переоделся в штатское платье (в то время я ходил в черкеске). Никому не говоря, вышел из дому, предупредивши ординарца, чтобы меня не искали, что я вернусь часа через два. Я взял извозчика и поехал к памятнику Владимира. Мне хотелось остаться одному и отдать себе ясный отчет во всем том громадном деле, которое я предпринял. Мне хотелось разобраться в своих мыслях и побуждениях. Я понимал, что теперь я переживаю интересное время, что пока все это пахнет каким-то кавалерийским рейдом, что все это мне нравится, но что, захватив власть, начнется совсем другая жизнь. Тогда уже я не буду принадлежать себе.

Я подошел к памятнику и сел невдалеке от него на скамейку. Народу почти не было. Тихий, светлый весенний день говорил о нарождающейся новой жизни. Предо мной внизу была дивная картина нашего Днепра, видевшего с тех пор, как здесь осело славянство, и не такие еще перевороты. За Днепром расстилались бесконечная даль родной мне Черниговской губернии.

Я долго сидел и любовался этим видом, а затем встал и сказал себе: «Будь что будет, но пойду честно. Сумею помочь стране – буду счастлив, не справлюсь – совесть моя чиста: личных целей у меня нет».

Личных целей у меня не было, или, лучше сказать, я сознавал, что то чувство мелкого, удовлетворенного самолюбия не окупалось бы сознанием той бури, которую я волей или неволей должен вызвать, идя намеченным мной путем.

* * *

Когда я вернулся домой, Безаки сообщили мне, что заменяющий митрополита после убийства преосвященного Владимира, архиепископ Никодим приедет вечером. Действительно, Никодим вечером приехал. Я его почти не знал и не имел понятия о его направлении. Впоследствии, имея возможность в начале Гетманства видеть его довольно часто, я жалел, что, при его монашеских, может быть, достоинствах, у нас на Украине во главе церкви был этот архипастырь. Может быть, если бы был другой, более способный разобраться в той тяжелой драме, которая у нас происходила в церковной жизни, мы избежали бы много ошибок. Я с ним долго разговаривал, посвятил его в сущность переворота; он меня благословил.

В тот же вечер в доме Безаков шла напряженная работа. Бедные хозяева сидели в задних комнатах своей квартиры, никакого участия во всей этой суете не принимали и, вероятно, в душе жалели, что пустили к себе такого беспокойного жильца, как я.

Тут же лежала моя Грамота жителям и казакам Украины в корректуре, получая свою последнюю отделку. Мы обдумывали вопрос создания кабинета министров. Мне это дело совершенно не давалось. Думали, думали и решили, что мною будет назначен председатель совета министров Николай Николаевич Устимович, остальной же состав кабинета объявлен будет на следующий день. Поздно ночью принесли первые оттиски Грамоты. Я впервые подписался «Павло Скоропадський» по-украински и лег спать.

Наступило 29-ое апреля. Встал я нарочно позднее обыкновенного, чтобы меня оставили в покое. Съезд открылся в 11 часов дня. Предполагалось, что 29-го апреля я еще не поеду туда, так как хотели в течение первого дня убедиться, насколько весь этот, съехавшийся со всей Украины, народ действительно подготовлен к перевороту, который мог окончиться далеко не так сравнительно хорошо, как это произошло на самом деле. Нужно было иметь людей, готовых защищать нашу идею.

Воронович председательствовал. Я, сидя у Безаков, через своих ординарцев знал все, что происходит у хлеборобов. Громадный Киевский цирк был переполнен до галерей. Все это были простые селяне, сравнительно мало людей, одетых в пиджаки, все более в свитки.

Пошли доклады, рисующие безотрадную картину хаоса, происходившего на местах из-за отсутствия власти. Настроение становилось все более и более повышенным, и критика действий правительства [Рады] все жестче и жестче. Уже в час дня появились ораторы, которые докладывали, что дальше так жить нельзя, что необходимо передать власть одному лицу.

Тогда я решил, что нечего откладывать до завтра то, что можно сделать сегодня. Мною был отдан приказ всем отрядам, не ожидая ночи, как это было решено раньше, немедленно приступить к исполнению своих задач. Я же поехал на автомобиле в цирк с Полтавцем, которого назначил генеральным писарем, и Зеленевским, в качестве моего адъютанта. Мы вошли через боковую дверь в коридор. Всюду были расставлены караулы. Стоя в коридоре, я слышал, как какой-то оратор говорил: «Нам нужна для спасения страны сильная власть, нам нужен диктатор, нам нужен по старому обычаю гетман!» И какой взрыв сочувствия вызвали эти слова!..

Я вошел в зал с адъютантом и сел в маленькую боковую ложу. Следующий оратор говорил то же, что и предыдущий. Когда он назвал мою фамилию и сказал, что предлагает меня провозгласить гетманом, вся масса людей, находящихся в зале, как один человек, встала и громкими криками начала выражать свое сочувствие.

Такого энтузиазма я не ожидал. Меня эта встреча глубоко взволновала. Я не принадлежу к людям,