Максим Чертанов - Эйнштейн

Насколько он был загружен — тут противоречивые свидетельства. Рассказ профессора Р. Ладенбурга о встрече с Эйнштейном в 1908 году: «Он выдвинул один ящик своего стола и сказал, что это его кабинет теоретической физики. Его обязанность читать патенты отнимала мало времени, и он работал по физике всякий раз, когда бывал свободен». Физик К. Ланцош, один из ассистентов Эйнштейна: «Однажды я спросил его, как это возможно: он годами работал в бернском Бюро изобретений и патентов и был вполне счастлив. Он ответил, что любой человек со средним интеллектом может все что угодно изучить за полгода или за год, ибо рутина в любой профессии составляет ее большую часть, и потому любое дело можно освоить без особых трудностей. И что в Бюро патентов он был счастлив потому, что мог заниматься физикой, имея достаточно времени для раздумий».

С другой стороны, известно, что он в период работы в бюро не имел времени даже ходить в библиотеки (там и там был восьмичасовой рабочий день). Сам он писал Габихту в 1904-м: «Быть может, я предложу Галлеру твою кандидатуру и удастся контрабандой включить тебя в число батраков патентного бюро. Приедешь? Подумай, ведь кроме восьми часов работы остается восемь часов ежедневного безделья и сверх того воскресенье». (Акимов: «Надо абсолютно не знать бесшабашного и ленивого Эйнштейна, чтобы утверждать, будто он, придя в 7 или 8 часов вечера домой, садился за написание научных статей. А вот его жена, целыми днями сидевшая дома, могла выполнять эту работу. После продолжительного трудового дня муж не в состоянии был напряженно размышлять о физике… Но сосредоточенное обдумывание вопросов современной физики — любимое занятие жены, дисциплинированной и приученной к интеллектуальному труду женщины. Она видела, что мужа на работе не ценят и с изобретательством у него ничего не получается. Поэтому она с удвоенным старанием работала над диссертацией и научными статьями, под которыми ставила его подпись».)

Он много раз писал, что работа в бюро ему нравилась (вроде бы рутина, а каждый день что-то новое) и научила его разбираться в технике. В старости всем говорил, что лучше заниматься каким-нибудь ремеслом, как его любимец Бенедикт Спиноза (1632–1677, голландский еврей, отказался от приглашения пфальцского курфюрста занять кафедру философии в университете, аргументируя боязнью потерять свободу; жил тихо в маленьком домике, зарабатывал изготовлением очков и писал что и когда хотел), чем быть профессиональным ученым, обязанным ежегодно выдавать на-гора новые открытия. Наверное, под конец жизни он и вправду так считал. Но в молодости-то рвался работать в университете.

Летом он написал еще одну статью о молекулах и переехал на улицу Крамгассе, 49; туда в июле и прибыла Милева, но в августе они перебрались на Архивштрассе, 8. Она приехала одна. Почему не привезла ребенка и с кем он был — неизвестно. Сведения о первых полутора годах жизни Лизерль отсутствуют. Мишель Закхейм, американский биограф Милевы[14], писала, что девочка родилась умственно отсталой, ибо Эйнштейн заразил подругу сифилисом. (И она же приводит рассказ соседа Маричей Миленко Дамяновича: якобы в Нови-Саде все знали, что с девочкой что-то не в порядке, и винили Милеву, которая слишком туго затягивалась в корсет.) Еще Закхейм в 1996 году говорила с психиатром Джоном Филипсом, который вспоминал, как в 1960-х говорил с историком Эрихом Калером, знавшим Эйнштейна в Принстоне, и тот якобы сам Калеру сказал: «Мой первый ребенок был монголоидный идиот». Довольно странно, чтобы скрытный Эйнштейн взялся рассказывать о таких вещах, и почему вдруг «монголоидный»?

Авторы «страшилок» пишут обо всем этом как о доказанных фактах. Но тут мы опять должны сделать так, чтобы уравнение сошлось. Допустим, Эйнштейн негодяй и отказался от больной дочери. Но тогда мы должны признать Милеву, бросившую больное дитя ради любовника, и вовсе чудовищем. Картер и Хайфилд: «Вероятно, Милева не хотела расставаться с дочерью, считала, что Эйнштейн заставил ее согласиться на этот шаг, и винила во всем его. Возможно также, что сначала она не слишком противилась этому шагу, но потом ее стало мучить чувство вины». Денис Оверби, «Эйнштейн в любви»: «Она принесла величайшую жертву, отдав ребенка ради карьеры Эйнштейна».

Но нет никаких свидетельств того, что она хотела привезти ребенка, а он противился; и если убрать из уравнения отца-подлеца и мать-чудовище, то останутся заурядные бестолковые молодые родители, подсунувшие дитя бабке с дедом (родителям Милевы). Был ли полугодовалый ребенок умственно недоразвит — в начале XX века это понять было трудно, а если и был, из этого еще не следует, что мать решила его бросить. Но почему все-таки сплавили бабушке с дедушкой, а не взяли? Картер и Хайфилд: «Он получил швейцарское гражданство всего год назад, и такое пятно на репутации, как незаконный ребенок, помешало бы ему добиться успехов и признания и на государственной службе, и в консервативном столичном обществе». Так что вернемся к предположению, что ждали свадьбы, рассчитывая предъявить ребенка в таком возрасте, когда уже никто не станет разбираться, был ли он рожден до брака, или выдать Лизерль за племянницу. А может, хотели пожить «для себя»: вили гнездо, проводили вечера вдвоем за книжками и музыкой…

Его музыкальные вкусы с молодости до смерти не изменились; в 1939 году он отвечал на анкету: «1) Больше всего я люблю музыку Баха, Моцарта и некоторых старых итальянских и английских композиторов; Бетховена значительно меньше и, конечно же, Шуберта. 2) Затрудняюсь сказать, кто значит для меня больше — Бах или Моцарт. В музыке я не ищу логики… Мне не нравится музыкальное произведение, если я не могу интуитивно ухватить его внутреннюю целостность и единство (архитектуру). 3) …Бетховен для меня чересчур драматичен, и в музыке его слишком много личного. 4) Шуберт — один из моих любимых композиторов… но в его крупных сочинениях мне мешает незавершенность архитектоники. 5) Шуман привлекателен для меня своими малыми вещами… но несовершенство формы не позволяет мне безоговорочно наслаждаться им. У Мендельсона чувствуется большой талант, но не всегда уловимое отсутствие глубины приводит его порою к банальности. 6) Считаю некоторые песни и камерные вещи Брамса несомненно значительными… Но большинство его работ не обладает для меня убедительностью… 7) Восхищаюсь изобретательностью Вагнера, но отсутствие четкого архитектурного рисунка рассматриваю как декадентство. К тому же для меня его личность как музыканта неописуемо противна, так что большей частью слушаю его с отвращением. (Вагнер — антисемит. — М. Ч.) 8) Штраус одарен, но в нем нет внутренней правдивости и он озабочен внешними эффектами. Не могу утверждать, что я вообще равнодушен к современной музыке. Дебюсси изящно-красочен, но его архитектура слишком бедна…»