Таежный тупик. Странствия - Василий Михайлович Песков

известное дело, всюду видят в первую очередь источники для доходов. Но ученые резонно им возражают: рыбу в Венгрии разводят повсюду, даже в теплой воде электростанций. А это место уникальным будет не только для Венгрии – для всей Европы! Кишбалатон станет птичьей столицей всего континента.

– Да и доходы… – теребит бороду Элемер. – Система ценностей в мире меняется. Приезжающие туристы охотно заплатят, чтобы полюбоваться вот с этих вышек на белых цапель, на плывущую выдру…

Верное размышление. На Балатон будут ехать не только купаться, удить рыбу и загорать, но и также испытать радость свидания с дикой природой. Кто и где еще может увидеть сейчас на воле орлана-белохвоста!

До свиданья, Балатон! Теперь, глядя на карту, буду знать, что значат твои очертания. К синей полоске на карте скоро прибавят кружки громадных болот, спасителей главного Балатона. Воображению нетрудно будет представить пролетающих белых цапель, гусей, орланов…

Уже по дороге на Будапешт, у Балатона, – недавно поставленный монумент с полевыми цветами на плитах. Оказалось, памятник Кириллу и Мефодию – создателям славянской азбуки. Тут, на болотах, был монастырь. Отцы письменности провели в нем в трудах несколько месяцев. На бронзе – литая славянская вязь их мыслей: «Человек умом отсекает от истины зло». Какая-то птичка, залетевшая с Кишбалатона, села на памятник и у нас на глазах небоязливо стала перебирать, чистить перья.

Человеку семьдесят семь

Моросил теплый, мелкий, похожий на туман дождик. Предгорная местность – с лесками в долинах, с островами деревьев на взгорках, с домами на самых верхушках холмов – была совсем не похожа на равнинную Венгрию.

Река Зала на карте в этом месте касается хвостиком югославской границы. Натуральная Зала, еще почти ручеек, с большого холма у церкви казалась змейкой в обрамлении ивняков и ольшаников. Кисея дождика удаляла ее, делала таинственно-привлекательной.

Одинокие дома-хутора на холмах казались крепостями, сообщавшимися друг с другом желтыми глинистыми дорогами и тропинками. Казалось, нет на земле места спокойнее этого. Однако церковь, сложенная тут в 1230 году, наподобие псковских церквей имеет окна-бойницы. Сюда докатился татаро-монгольский пожар, сильно ослабленный, правда, Русью и соседями венгров в Восточной Европе. Однако татарские конники стояли на этих холмах, поили в Зале своих коней. Сто лет примерно хозяйничали тут позже турки. Граница Австрии от холма, на котором стоим, – в десяти километрах, югославская – в четырех. Сейчас границы спокойны, но сотни лет эти вот однодверные хутора на холмах бедствовали от лесных бандитов и закордонных набегов. Чуть что – звучал колокол, и люди сбегались за стены крепости-церкви.

Сейчас тишина. Дождик так тонок, что не слышно шороха по листве. Все звуки тонут в белесой дымке, за исключением одного. Прекрасный звук, знакомый сельскому человеку, – отбивают косу, готовят ее к работе в лугах. Тук-тук-тук… Осклизлой глинистой тропкой спускаемся к Зале и поднимаемся вверх, туда, где дробно бьют о железо железом.

Просторный двор. Ходят мокрые куры. Стоят под навесом трактор и мотоцикл. У ворот – «майское дерево». Такие знаки внимания в венгерских селах у дома невесты ставят влюбленные парни. Но могут поставить «майское дерево» и в знак почтения у дома хорошего человека.

Нам сказали: в доме невесты нет. А «уважаемый человек» был занят как раз тем, что отбивал под навесом косу. Это был старик в синей старой рубахе, резиновых сапогах, в помятой шляпе. Он сидел на скамейке, похожей на треногого козлика, и, ловко играя маленьким молоточком, делал нехитрое деревенское дело.

Познакомились. Объяснили, что слышали о хозяине дома много хорошего и заглянули поговорить. Старик слушал, чуть наклонив голову, с улыбкой человека, много всего повидавшего, отвыкшего удивляться, и все же с нестариковскими искорками в глазах.

– Меня зовут Имре, Имре Петэ. Живу на земле семьдесят восьмой год. Помирать еще не хочу… Присядьте где захотите…

Старики, не потерявшие память, всегда интересны. Они откровенны. Не судят о жизни прямолинейно – знают, как жизнь сложна, что в ней подлинно ценно, а что лишь ценным казалось…

Вспоминая сейчас разговор под тихую майскую морось, я думаю: на кого-то похож Имре Петэ? И всплывает в памяти дед Ерошка из толстовских «Казаков». Комплекция только иная. Не казак-богатырь, а щуплый жилистый человек. А все остальное похоже – трезвость мысли, чуткое понимание, где «фальч», а где здоровые зерна жизни, веселые искры в глазах, не угасшая с возрастом любознательность, страсть к охоте и покоряющая откровенность. Я спросил:

– Имре, за что уважают вас хуторяне?

– За что уважают… – Старик улыбнулся, поколупал ногтем мозоль на ладони. – За долгую жизнь я не только не сделал никому зла, но даже в мыслях этого не поимел. Люди, должно быть, чувствуют это…

Имре Петэ был в этих местах первым председателем кооператива. Потом десять лет – председателем сельсовета. Обе должности ставили человека в самом центре сельских страстей, разнообразных желаний и интересов. Он ни разу не уронил себя, был справедлив, когда надо – был строг, но всегда был сердечен. «Майское дерево» к его дому начали ставить в ту пору. И сегодня он – самый уважаемый на этих холмах человек.

– Наверное, припомните какие-то повороты судьбы, важные перемены?..

– Для вас, может быть, интересно будет узнать: вот тут, где сидим, стояли немецкие мотоциклы. А в доме жили фашистские офицеры. Мы с женой не могли при них громко разговаривать. И я всегда сжимался в комок, когда дети вдруг начинали плакать… Когда ваши были у Балатона, как раз вот тут, где ходят куры, разыгралась сцена, едва не стоившая мне жизни. Офицер кричал: «Русские рядом, а ты тут возишься с курами и коровой! Почему не на фронте?!» Я что-то сказал сгоряча. Помню, офицеры постарше схватили за руки этого малого в черном мундире, отняли у него пистолет… В тот же день немцы спешно куда-то делись. А я ушел в лес. В здешних лесах легко затеряться… Вернулся – в доме опять офицеры, теперь уже русские, два молодых парня. На ночь устроились вот тут, на сеновале, чтобы не тревожить спавших детей… Я многое тогда понял. Бои шли рядом. Я попросил дать мне автомат и сапоги, потому что ходил босым. И меня приняли в наступавшее войско. Не могу судить, велика ли была моя польза, но все, что было на войне, я испытал. Стрелял. Видел смерть. Был ранен. Дошел с советским полком до австрийского города Граца…

Старик вынес из дома карту, и мы вместе разыскали на ней точку с надписью «Грац», где Имре был ранен.

– Вся жизнь в этом доме?

– Нет,