Майя Улановская - История одной семьи

Ну вот, я опять расползся в общих рассуждениях и не уложился на четырёх страницах. Писать тебе и получать твои письма стало теперь для меня потребностью.

Чтобы тебе понравиться, я взялся перечитать Пушкина, и тут-то сказался мой органический недостаток: искать в произведении прежде всего содержания. Я всегда считал, что в обострённом интересе к подробностям личной жизни писателя есть что-то нечистое. Биография писателя — это его произведения. Какое мне дело, кого любил или как изменял он, или изменяла ли ему его жена? В Джездах я встретил такого чудака, который отказывался читать и серьёзно относиться к Некрасову, потому что тот отбил жену у Панаева. Дурак!

Но в биографии Пушкина, в его личном характере и качествах, есть моменты, без учёта которых иногда просто нельзя понять некоторых его произведений. Пушкин был лично знаком с декабристами, его ближайший друг Пущин — активный участник движения, но о существовании заговора он ничего не знал. Говорят — декабристы берегли Пушкина, не хотели подвергать Россию риску потерять своего великого поэта. Это — вздор. В то время Рылеев, например, был известен не меньше Пушкина. Нет, они просто слишком хорошо знали Пушкина… Всё это я вспомнил, когда перечитывал «Клеветникам России». И некоторые другие произведения этого периода.

Бывает, что умный писатель выведет глупого героя. Но никогда герой произведения не может быть выше, умнее и значительнее своего автора. Мысли Онегина — это «потолок» Пушкина.

Ну вот, придётся оставить всё на послезавтра. Места не хватает. А всё-таки стихотворение У.М. прелестно. Хорошо также «Родине», но «идеология» его вызывает у меня сомнения. А пока будь здорова и постарайся не очень на меня сердиться за «святотатственные» рассуждения.

Целую свою умненькую дочку.

Папа.

15.8.55

Милая доченька!

Подтверждаю получение твоей жалобы[164]. Я не мог сразу сесть и написать тебе по существу. Не могу преодолеть жестокого приступа антирелигиозных чувств. Но ты и. не ждёшь от меня юридических советов: кому и как писать. Что касается выводов, то я их сделал уже давно.

Как я хотел бы сейчас быть с тобой, чтобы пожать твою мужественную руку. Сожалею, что я так настойчиво домогался подробностей. Тебе наверное больно было их вспоминать и писать. Мама была права — больше, чем когда-либо, я люблю тебя и горжусь тобой. Будь здорова, доченька, береги себя и помни, что ты нужна. Целую тебя крепко, твой любящий папа.

— 20.8.55.

Дорогая доченька!

Я наугад подал заявление-просьбу об отпуске для свидания с тобою, и, против всякого ожидания, мне обещали ответить во вторник, т. е., 23 авг. Думаю, что ответ будет положительный, и я немедленно протелеграфирую тебе. Капиталы мои всё возрастают — твоя тётя Чара прислала еще 200 рублей, и моя поездка к тебе в финансовом отношении вполне обеспечена. Но, так или иначе, — мы с тобой скоро встретимся.

Береги своё здоровье — я хочу тебя увидеть во всей твоей красе.

Я, как всегда, здоров и мечтаю о нашем свидании.

Целую, пока мысленно, папа

23.8.55

Доченька милая!

Какую я страшную глупость совершил, что раньше времени сообщил тебе о моих хлопотах! Сегодня, когда я явился за разрешением на поездку к тебе, мне предложили прийти завтра. Опытные люди говорят, что может пройти не одно завтра, раньше, чем я получу окончательный и утвердительный ответ. А я тебя уже растревожил. Но всё устроится наилучшим образом.

А пока я готовлюсь к основательным разговорам с тобою. Перечитал «Гайдамаков» Шевченко. В первый раз читал это ровно 50 лет назад. Эта штука стоит того, чтобы её не просто читали, а — изучали! Но об этом до личной встречи.

Прости, что я — коротко. Я как-то разволновался и не могу сесть за основательное письмо. Будь здорова, милая, целую, папа.

24.8.55

Родная доченька!

Ты, конечно, умница, но папа у тебя — совсем напротив. Одна из моих соседок уехала в отпуск куда-то в Сибирь. Узнав об этом, я немедленно помчался к нашему «духовному руководителю» и попросил отпуск к тебе. По глупости я в заявлении указал твой точный адрес[165]. Мне было обещано, что просьба моя «наверное» будет удовлетворена, и я, не дожидаясь ответа, написал тебе открытку об этом. Однако вышестоящие не хотят ещё со мной расставаться. Я тебя, таким образом, напрасно растревожил.

Подумать хорошенько — это неважно, ответы из Москвы стали приходить очень часто. Отказов не бывает пока. В зависимости от моего статуса, я или поеду прямо к тебе, или через несколько дней или пару недель — из Клина.

Получил твоё письмо, датированное 6.8. и одновременно письмо от мамы. Она совершенно правильно считает, что если бы не было трёх смертей, то ответ относительно вас всех уже давно бы поступил. Но в августа он должен быть.

Твое письмо очевидно где-то долго пролежало, но я рад, что его получил. Ты пишешь, что сердце у тебя хорошее и лёгкие — тоже. Вот это самое главное. Восторги мамы но поводу Ирины несколько остыли, так как та, написав одно письмо, опять замолчала. Мне она написала столько же. Но я ее понимаю — о чем и как нам писать?

Мама мне пишет о каких-то твоих финансовых операциях, чтобы мне помочь, не надо, доченька. У меня теперь наличными деньгами 1700 рублей. Ничего мне не надо, и я совершенно готов выехать по первому сигналу.

Слушаясь указаний своей дочери, я достал Кобзаря Шевченко на украинском языке. Стихи даже на мои тупой вкус — прекрасны, в особенности, учитывая время, когда он их писал. Но (не сердись) я слышал, как этот же Кобзарь читали мои соседи украинцы-патриоты. Читали — а остальные слушали — с таким душевным трепетом, как верующие христиане когда-то Святое писание. Для них он не писатель прошлого века. Читали «Гайдамаков», и я ясно видел, что всё там вполне современно для них. Всё, и «ни ляхов, ни жидов» — в первую очередь. Я перечитал этих «Гайдамаков» дважды и нахожу, что более страшной книги я давно не встречал. Но я вспомнил также историю этого восстания. Конечно, в 1838 году Шевченко не мог указать, что, собственно, на Левобережье Украины положение крестьян было не лучше, чем на Правобережье, в панской Польше, что запорожские казаки во главе с Зализняком только воспользовались гражданской войной в Польше, чтобы основательно её пограбить, и что немалую роль во всём этом деле сыграли православные попы, освятившие ножи, якобы присланные Екатериной. А Гонта — сотник надвiрного Уманьского козацства, — т. е., внутренних, полицейских сил Польши, зарезавший своих малолетних детей за то, что их окрестили в католики!