Павел Фокин - Чехов без глянца

Ознакомительный фрагмент

Максим Горький:

Грубые анекдоты никогда не смешили его.

Жизненная позиция

Антон Павлович Чехов. Из письма Л. А. Авиловой. Ниц­ца, 6 (18) октября i8gy г.:

Я человек жизнерадостный; по крайней мере пер­вые 30 лет своей жизни прожил, как говорится, в свое удовольствие.

Антон Павлович Чехов. Из письма А. С. Суворину. Ме­лихово, а июля 1894 г.:

Ничего нет скучнее и непоэтичнее, так сказать, как прозаическая борьба за существование, отни­мающая радость жизни и вгоняющая в апатию.

Антон Павлович Чехов. Из записной книжки:

Когда живешь дома, в покое, то жизнь кажется обык- новенною, но едва вышел на улицу и стал наблюдать, расспрашивать, например, женщин, то жизнь — ужас­на. Окрестности Патриарших прудов на вид тихи и мирны, но на самом деле жизнь в них - ад [и так ужасна, что даже не протестует].

Антон Павлович Чехов. Из письма А. С. Суворину. Москва, 9 декабря 1890 г.:

Хорош Божий свет. Одно только не хорошо: мы. Как мало в нас справедливости и смирения, как

дурно понимаем мы патриотизм! Пьяный, истас­канный забулдыга муж любит свою жену и детей, но что толку от этой любви? Мы, говорят в газе­тах, любим нашу великую родину, но в чем выража­ется эта любовь? Вместо знаний - нахальство и са­момнение паче меры, вместо груда — лень и свин­ство, справедливости нет, понятие о чести не идет дальше «чести мундира», мундира, который слу­жит обыденным украшением наших скамей для подсудимых. Работать надо, а все остальное к чер­ту. Главное — надо бьггь справедливым, а остальное все приложится.

Александр Николаевич Тихонов (1880-1956), про­заик. мемуарист:

— Вот меня часто упрекают — даже Толстой упре­кал, — что я пишу о мелочах, что нет у меня поло­жительных героев: революционеров, Александров Македонских или хотя бы, как у Лескова, про­сто честных исправников... А где их взять? Я бы и рад! — Он грустно усмехнулся. Жизнь у нас про­винциальная, города немощеные, деревни бедные, народ поношенный... Все мы в молодости востор­женно чирикаем, как воробьи на дерьме, а к сорока годам — уже старики и начинаем думать о смерти... Какие мы герои!

Алексей Сергеевич Суворин:

Я раз спросил его в письме (1894 г.): «Что должен же­лать теперь русский человек?» — «Вот мой ответ, — писал он, — желать. Ему нужны прежде всего жела­ния, темперамент. Надоело кисляйство». Это кратко и неопределенно, но это выразительно и верно. Сам он всегда желал, желал прогресса русской жизни, же­лал сильных характеров, дарований, желал и искал весь свой краткий век солнца и так и умер, не увидав его настоящего блеска.

Константин Сергеевич Станиславский (наст. фам. Алексеев; 1863-1938), режиссер, актер, педагог. На сце­не с 1877 года. В 1898-м совместно с В. И. Немировичем- Данченко создал Московский Художественный театр: Я вижу его гораздо чаще бодрым и улыбающимся, чем хмурым, несмотря на то, что я знавал его в пло­хие периоды болезни. Там, где находился больной Чехов, чаще всего царила шутка, острота, смех и да­же шалость. Кто лучше его умел смешить или гово­рить глупости с серьезным лицом? Кто больше его ненавидел невежество, грубость, нытье, сплетню, мещанство и вечное питье чая? Кто больше его жаж­дал жизни, культуры, в чем бы и как бы они ни про­являлись? Всякое новое полезное начинание — за­рождающееся ученое общество или проект нового театра, библиотеки, музея — являлось для него под­линным событием. Даже простое очередное благо­устройство жизни необычайно оживляло, волнова­ло его. Например, помню его детскую радость, ко­гда я рассказал ему однажды о большом строящемся доме у Красных ворот в Москве взамен плохенько­го одноэтажного особняка, который был снесен. Об этом событии Антон Павлович долго после рас­сказывал с восторгом всем, кто приходил его наве­щать: так сильно он искал во всем предвестников бу­дущей русской и всечеловеческой культуры не толь­ко духовной, но даже и внешней.

Александр Семенович Лазарев:

Ничто гак не любил Чехов в человеке, как талант, и людей, обнаруживавших хотя бы небольшие бле­стки таланта, не стесняясь выделял из среды за­урядной толпы.

Благотворитель

Александр Семенович Лазарев:

Чехов был одним из самых отзывчивых людей, кото­рых я встречал в своей жизни. Для него не существо­вало мудрого присловья «моя хата с краю, я ничего не знаю», которым практические люди освобожда­ются от излишних хлопот. Услышав о чьем-либо го­ре, о чьей-либо неудаче, Чехов первым долгом счи­тал нужным спросить: — А нельзя ли помочь чем-нибудь? I Необычайно трогательна и характерна фраза Чехо­ва. которую вспоминает, кажется, Мария Павловна, на ту тему, что на каждую просьбу нужно отозваться, и если нельзя дать того, что просят, в полной мере, то нужно дать хоть половину, хоть четверть, но дать непременно.

Эту отзывчивость Чехов пронес через всю свою жизнь, как драгоценное вино, не расплескав, не утратив ни капли.

В письменном столе Чехова вечно лежали чужие рассказы, он исправлял их. рассылал в те издания, где сам работал, и даже в те, где сам не работал, в "Московскую иллюстрированную газету» напри- мер; давал советы начинающим авторам, если видел в них хотя тень дарования; хлопотал об издании книг тех беллетристов, у которых уже успели нако­питься материалы для книг.

— Вам нужно издаться! — говорил он мне и другим беллетристам при мне много раз. — Вас будут знать. Выпущенная книга повысит ваш гонорар.

На робко брошенные мысли, что издаться не легко, что охотников до издания книг начинающих авто­ров немного, Чехов возражал:

— Пустяки! Подождите, нужно будет придумать что-нибудь.

И, конечно, при своих литературных связях он придумывал кое-что и находил для своего протеже издателя.

Исаак Наумович Альтшуллер:

Для Чехова составляло величайшее удовольствие помогать другим, и он постоянно для кого-нибудь что-нибудь устраивал. Он рекомендовал учителей в гимназии, хлопотал перед архиереем о месте для священника и, уже тяжко больной, искал через дру­зей протекции для московского дьякона, которому нужно было сына-студента перевести из Юрьева в Москву. Подыскивал для знакомых и приятелей- москвичей комнаты и квартиры, выписывал для них каталоги растений, помогал начинающим пи­сателям завязать отношения с редакциями, хлопо­тал о постановке чужих пьес, вечно устраивал ка­ких-нибудь больных учительниц или земских служа­щих. И уезжая в Москву, он каждый раз спрашивал, не надо ли чего привезти, прислать, особенно из Москвы, где, по его мнению, только и можно было достать все настоящее и хорошее и откуда он сам выписывал для себя и писчую бумагу, и конверты, и колбасу, и резиновые калоши, и многое другое, что можно было получить в любом магазине на на­бережной и получения чего из Москвы он иногда дожидался неделями. Но переубедить его в этом было невозможно. <...> Расчетливо тративший на себя, он много раздавал, тайно помогал отдельным учащимся.