Непокоренные. Война и судьбы - Юрий Иванович Хоба

— Так, сопоставил некоторые факты. А спросил потому, что надо куда-то на постой определиться. Вагончик утепленный, «буржуйка» имеется, но зимовать в лесу нет ни малейшего желания.

— О том с хозяйкой следует разговаривать. Если приглянетесь и дровишек на зиму организуете, думаю, Майна согласится.

— Она нерусская, что ли? — удивился Кабачок, сооружая многоэтажный бутерброд. — Учитесь, граждане… Настоящий бутерброд должен быть гробиком. Чуток хлеба, остальное — масло с колбасой и сыром.

— Почему не русская? — переспросил Иван сельповский. — Здешняя. По молодости крановщицей на кирпичном заводе, был такой при нашем колхозе, работала. Хороший кирпич делали. Очередь за ним с утра до вечера. Только и слышно: «Вира!» да «Майна!» Вот погоняло к женщине и прилипло. А настоящее имя… Фу, черт, из башки вылетело… Впрочем, половина села на погремухи откликается.

— У нас та же песня, — утешил Тарасик, — Чумичка, Гадость ушастая, дед Засеря…

— Говоришь «у нас», будто из-за моря приплыл. Одну землю, тезка, топчем, погремухи одни.

— Оно-то так, — согласился сержант. — Из общего теста слеплены. Но тогда, Иван, ответь мне: почему жили одним домом много лет, а теперь по персональным углам разбежались и зыркаем волками оттуда? Мы вас донецкими бандюками именуем, вы тех, кто западнее, бендерами. Или — бандерлогами… Молчишь?.. В таком случае я объясню. Человек — существо паскудное. Каждый норовит выше взобраться. Чтобы ближнему с верхотуры удобнее на голову какать. А правители, как наши, так и забугорные пиндосы, тому рады. Им же только на руку, если мы друг дружке в глотку вцепимся. Сепар и оккупант… Хотя какой я оккупант. Пришел на твою землю не добровольно, а по повестке.

— Какая разница, — вмешался Ярополк, — отмеряя каждому долю водки. — Доброволец ты или насильно мобилизованный. Главное — пришел. С бензопилой, карабином и двумя обоймами к нему. А в остальном ты прав. Скоро в разных церквах разным богам станем поклоняться.

— Я Бога ищу не в церкви, в душе. И по мере сил пытаюсь из нее злобу на ближнего вытравить.

— И каков результат?

— Пока нулевой. Именуемая телом оболочка препятствует. Она, сволочь, жрать-пить, бабу чужую требует. И при этом трясется, как бы дыр в ней не наделали… А душа что, она совсем другое. Ей много не надо. Хватит дождя и огоньков за окном… Я сейчас вроде сижу поздним вечером на берегу нашего Ингульца, а мимо венки с зажженными свечами плывут. Как на Ивана Купала.

— Накати, сержант, — посоветовал Ярополк, — еще соточку и окажешься в райских кущах. Или еще лучше, у родимой тещи за столом.

— Можно и по соточке, — согласился Тарасик. — Пока черт никого не принес. Шастают целый вечер взад-вперед.

Тарасик ворчал зря. За весь вечер черт принес четверых. Знакомых уже дедов, гражданина неопределяемых лет, судя по примятой роже, крепко присевшего на стакан, и молодайку в полиэтиленовом дождевике с надписью «Партия регионов».

Окончательно подобревший Ярополк предложил дедам мировую, налил и мужику с примятым лицом. Тот деликатно принял подношение и, выбросив у одноглазого «чекушку на список», удалился вслед за дедами.

Молодайка от приглашения отказалась. И тем самым заметно огорчила пирующих. Уж очень она смотрелась в светло-синем дождевике, с которого мелкими алмазами стекала небесная благодать. А когда откинула капюшон, померкли лампочки под высоким потолком. Словно не кудри, огненное руно пролилось на плечи.

— Мужики, что это было? — выдохнул Ярополк, когда златовласка растворилась под дождем.

— Агрономша. Корм для кошек брала. Только я на нее не засматриваюсь. Боюсь последнего глаза лишиться. И вам не советую.

— Так я не о том, — смутился Ярополк. Не должен был, а смутился. — Хотел узнать, где раздобыла шикарный плащец?

— Но слова в горле завязли, — понимающе хохотнул Иван сельповский. — Только ты не агрономшу, меня спрашивай. Регионалы перед выборами в селе плащи всем желающим выдавали. Ну, я, пользуясь моментом, пару упаковок и прихватил… Сейчас погляжу в подсобке, вроде должны еще оставаться…

— За то тебе будет отдельное спасибо в виде четылех блевен, — обрадовался Железняк. — А то я, глядя на дождь, испележивался весь. До вагончика вон куда топать…

— Если с Майной сладимся, вагончик подождет до завтра, — молвил Тарасик. — Ярополк, ты как мыслишь, представляться хозяйке будем по полной программе?

— Ну, ты даешь, сержант… Гостю рады только в том случае, когда он двери ногой открывает.

— Почему ногой? — насторожился Кабачок, сооружая второй бутерброд. Еще более габаритный.

— Потому, что руки у него гостинцами заняты… Надо обязательно взять сладкого вина. Вдруг Майна горькую не потребляет. Ну и себе пару-тройку пузырей. Самогонку так сразу на стол не выставляют.

— Истину глаголишь, — подтвердил Иван сельповский. — Самогонку с ходу точно поостерегутся выставить. Это все равно, что лифчик перед первым встречным скинуть. Ну а пока примерьте обновку…

— Обмыть бы, — предложил Кабачок. — И завтра сфоткаемся в сепарских плащах на мобильник. Пошлю домой, вот, думаю, удивятся.

— Обмоем, — пообещал Ярополк, — заодно на посошок примем.

Закусили и вышли на крыльцо, где дождь серым воробышком трепыхался в ветках обиженной выпивохами рябинки.

— Спасибо за приют, тезка. Завтра свидимся.

— Может быть, даже сегодня. Как только вспомните об оставленных под стенкой карабинах.

— Мать твою!.. Вояки…

— Дорогу к Майне, надеюсь, помните? Идете все время прямо, пока за околицей не упретесь в кладбище. Оставляете его по левую руку и топаете дальше. Будет одно ответвление направо, за ним — второе. Пропускаете. На третьем сворачиваете. А там пару сотен метров, может, чуть больше, и нужный вам дом. Возле него фонарь на столбе должен гореть.

Шли молча, обходя зябко вздрагивающие лужи. И только представитель овощной династии, как обычно, жаловался на жизнь:

— Нормальные люди под крышей сидят, а мы лужи в чужой сторонке топчем. Вроде утей, которых ветром хрен куда заперло… И вообще, я хоть свой карабин несу?

— Слышь, чудо в перьях, а тебе какая разница? — прикрикнул Ярополк. — Или по принципу — своя ноша не тянет… Железняк, — окликнул шедшего впереди Куприяна, — с твоей кочки кладбища не видать?

— Вон оно, слева, как одноглазый говолил. Тепель ответвления надо считать.

— Гляди, поводырь, на тебя вся надежда. Только не ошибись. Как твой родственник матрос-партизан Железняк. Который, если верить песне, шел на Одессу, но вышел к Херсону.

— Подумаешь, пломахнулся маленько. Человек пледполагает, а Господь ласполагает. Мы вот идем к тетке, мечтаем, что бутылек пелвака к болщецу достанет, а она сланым веником погонит.

— Первак — это вещь, — оживился Кабачок. — Накатишь соточку и такая теплынь по брюху пойдет… Будто тебя русалочка на бережке приголубила… Сержант, ты в лесном техникуме учился, должен знать — у русалок есть бабские причандалы? Или все, что ниже пупка,