Элегии для N. - Александр Викторович Иличевский

корпусов или на валких буях можно было видеть раскачивавшиеся туши морских слонов. Двигаясь по набережной, я дошел до того места, где на огромных стальных столах рыбаки потрошили кальмаров. С деловитым стуком, несколькими ударами и полосованиями они отрезали моллюскам головы, выпускали внутренности, вытягивали жилы и, прежде чем вывалить на стол новую порцию улова, сгребали ошметки в жерло тачки, которую тут же толкал один из рыбаков к краю пирса, где кипели пеликаны и морские львы, набрасывавшиеся на корм с жадностью находящихся на грани выживания существ. Меня тогда поразила обыденность населенности океанских вод. Водные просторы – параллельная цивилизация. Если взять в руки глобус, выяснится, что Тихий океан занимает едва ли не половину планеты. Есть люди, которые живут на яхтах и всю жизнь раздвигают неведомые смертным горизонты. Их мало что беспокоит, кроме погоды и расценок за стоянку в портах… Все это я припомнил, когда дремал на берегу Северного моря.

Больше я никогда ее не видел. Осенью, представляясь частным детективом, я написал во все хосписы Гамбурга, и из одного пришел странный ответ: «Согласно описаниям, речь идет о нашей сотруднице Виктории M. Она проработала у нас пять лет. В июне 20** Виктория M. умерла».

Я перечитал письмо. Получалось, она умерла за девять месяцев до нашей первой встречи.

XXII

Назовем эту главку «Аннет». Давным-давно, несколько жизней назад, в свой первый долгосрочный приезд в Израиль, я поселился в полузаброшенном доме в Иерусалиме. Этот дом был странным, как и его хозяйка, подруга моих друзей Аннет – высокая, русоволосая, тонкокостная женщина, которая, по слухам, была каббалисткой и целительницей. Она принимала пациентов и жила в особняке на углу Дороги на Хеврон и Спуска Розмарин. В те дни, когда ее развод с мужем в Париже стал неизбежным, она попросила меня пожить в ее доме и присмотреть за ним. Я, бездомный странник в чужой стране, охотно согласился, не представляя, что мне предстоит пережить.

Дом Аннет стоял в примечательном месте – неподалеку от греческого монастыря Пророка Элиягу. На закате холмы вокруг покрывались пепельным золотом, а вдали призрачно проступали плечистые горы Моава, окутанные дымкой библейской вечности. В этом доме царила таинственная атмосфера, что-то древнее и мистическое стыло в пыльном воздухе. Может, дело было в антикварных шкафах, полных старых, забытых книг по каббале и эзотерике. Эти книги я находил повсюду, в каждой комнате дома, даже в кухне. Страницы их были пожелтевшими от времени, буквы на них выцвели, словно их давно никто не читал. Я то и дело пытался окунуться в эти древние знания, пытаясь понять, кто же на самом деле была Аннет и какой силой она обладала. Главным моим томом стало исследование Арье Каплана. Написанная по-английски, эта книга рассказывала о том, как мир был создан из чисел, букв и речений. От глубины этой мудрой книги у меня вскоре начинала кружиться голова. Я вообще не слишком был с юности приготовлен к мистическим штудиям – помню, как я не смог от волнения прочитать ни одного сочинения Майринка. Все предначертано в природе личности, и мое существо было таково, что упреждало меня от слишком глубокого погружения в миры, благодаря которым можно было сойти с ума. Вероятно, судьба уготовила мне иные приключения…

Дни и ночи текли медленно, будто вязли в древнем времени, отмеряемом беспрестанным чтением Чехова и попытками раскрыть фабулу моего второго романа. Второй роман – самый трудный для писателя. С одной стороны, тебе кажется, что ты уже что-то умеешь. С другой – твое умение ничего не стоит. Я редко покидал дом, иногда все-таки погружаясь в загадочные тексты и записывая свои мысли. Но постепенно начал замечать странные вещи. На кухне, где я готовил себе скромные обеды, стали появляться открытые банки с консервами, в которых явно кто-то копался ножом. Стали исчезать вилки, тарелки оказывались не на своем месте. Сначала я испугался, подумав, что мои дни слились в одну нескончаемую череду и я просто забываю, что делал ранее. Но вскоре пришло понимание, что все сложнее. Однажды глубокой ночью я услышал в столовой голоса.

Сначала я подумал, что это воображение, ведь в этом доме ничего не происходило в привычных рамках реальности. Но голоса не исчезли. Я тихо подошел к двери столовой и, затаив дыхание, стал слушать. Люди за дверью говорили о странных событиях, о том, что в доме, возможно, живет призрак. Эти люди казались мне настоящими, живыми, но их слова унесли меня в другое время. Их речь была архаичной, и я не мог понять все, что они говорили, но кое-что вскоре стало мне ясным. Эти люди жили в другом слое времени, словно этот дом был переплетением эпох, слоеным пирогом, где каждая прослойка существовала в своем собственном времени.

Я не выдержал и осторожно вошел в зал, пытаясь разглядеть тех, кто говорил. Но как только я шагнул за порог, их голоса замерли, и мне показалось, что они – тени – меня не заметили. Тогда я понял – увидел каким-то особенным зрением, что оказался в другом времени, среди странных фигур, одетых в доспехи крестоносцев. Они обсуждали судьбу реликвий, исчезнувших много веков назад. Один из них рассказывал о копье, которым был пронзен солдатом Христос, о Святом Граале и еще о какой-то древней и страшной вещи, захваченной персами и спрятанной в сокровищнице их шахов.

Эти люди существовали в параллельной реальности, в мире, где время и пространство переплетались странными орнаментами. Я понял, что Иерусалим – это место, где не существует линейного времени, где разные эпохи сосуществуют рядом, не касаясь друг друга. Но в этом доме границы между временами оказались размытыми, и я стал свидетелем чего-то невероятного.

Все это время меня не покидало ощущение, что дом полон странной энергии. В некоторых углах стояли горшки с мандрагорами – ядовитыми растениями, которые в древности считались могущественными магическими артефактами. Я старался не забывать их поливать. Аннет, должно быть, знала о них больше, чем обычный человек. Эти растения иногда казались живыми, источая тонкий терпкий запах, испуская в сумерках слабый фосфорический свет из цветков.

Однажды ночью я проснулся от прикосновения. Я открыл глаза и увидел перед собой Аннет. Она была бледной, как призрак, и едва уловимая улыбка играла на ее губах. Ее руки скользили по моей коже, она шептала что-то на древнем, неразборчивом языке. В ту ночь я осознал, что Аннет никогда не уезжала в Париж. Она осталась здесь, чтобы