Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень

– нехай живут, луну с неба – ее не едят, зироньки – их на шею не повесишь, и таковое шутливое перечисление продолжалось долго, покуда дело не доходило до червонцев. Тут дивчина вскидывала брови, мол, что ж ты раньше молчал! И с огромной лаской льнула к хлопцу: «У тебе червонцы е? Ах ты ж серденько мое!» Все смеялись, а мама все же всякий раз выводила мораль: «Вот какая меркантильная дивчина!»

Сергей спорил:

– Ну как бы он ей отдал душу, сердце? Или жизнь? А с луной и звездами вообще полная глупость, их не достать. А червонцы – это уже весомо.

Но Алеша понимал смысл песенной сценки, что хлопец предлагал девушке нечто гораздо большее, чем деньги. А она предпочла материальное. И когда ходили в церковь, он тоже осознавал какие-то таинственные и глубочайшие смыслы в происходящем. Не просто – что заплатили попам за свечки, поминовение, за всякие требы, а пришли прикоснуться к непостижимому и вечному. Батька спрашивал:

– Ты веришь в Бога?

И он твердо отвечал:

– Верю.

– Подрастешь, иди в священники. Вот тебе мое отцовское напутствие. Только учись болтать поменьше. Вспомни, каким был молчаливым до двух лет, ни словечка.

Когда Алексей Викторович рассказывал дома о своем детстве, Миша спросил:

– Папа, а сейчас? Веришь?

– В Бога? Конечно. Человек без веры – что телега без лошади, – ответил отец.

– А откуда у тебя появилось это твое вечное «ашташита-ашташа»? – поинтересовалась Мария Викентьевна. – Может, откроешь наконец тайну?

– Да очень просто, – ответил Алексей Викторович. – Это то же, что «Ура!», по-нашему.

– По-нашему это по-каковски? – спросил Миша.

– По-щусевски.

– Это мы уже слышали. А все же? – нахмурилась жена.

– Слово сие сакральное, и если я открою его смысл, оно перестанет приносить мне удачу. Так что «Ура!» – и все тут. – И Щусев тоже нахмурился.

– Ну ладно, – смирилась Мария Викентьевна.

– Так что же дедушкина башня? – спросил Миша.

– Вот и меня этот вопрос всегда сильно волновал, – продолжил свой рассказ Алексей Викторович. – Я по юности лет чем только не увлекался. Кишиневцы любили хоровое божественное пение, и наша семья тоже часто ходила послушать архиерейский хор, хор духовной семинарии, да и любительские хоры отличались удивительной слаженностью. И мне нравилось, я очень хорошо пел.

– Ты и сейчас превосходно поешь, – сказала Мария Викентьевна. – И на гитаре играешь виртуозно.

Гитару Алеша полюбил с младенчества и довольно рано ее освоил. Лет в семь уже вовсю играл.

Но больше всего его почему-то волновал вопрос о строительстве Щусевой башни. Сложенные штабелями и не использованные камни наводили тоску. Тормошил отца:

– Батько, когда мы башню начнем строить?

– Не сегодня, сынку, не сегодня, – вздыхал тот. – Пока что с грошиками у нас поганенько.

Алексей Щусев – гимназист

[ГТГ]

Да, с деньжатами дела в семье шли все хуже и хуже. Имение перестало приносить доход, и его продали за бесценок, одной отцовской пенсии стало не хватать, а работать папенька не мог, с каждым годом старел и хворал. После шестидесяти выглядел на все семьдесят. Разве что только зычный голос оставался. А тут в семье новое прибавление – еще один сыночек, Павлик, почти на семь лет моложе Алеши. К тому же дочка от первого брака Маша уехала в Петербург и поступила на Высшие женские медицинские курсы, и, чтобы их оплачивать, в дом пустили трех гимназистов. Зажиточные родители юных постояльцев проживали в селах под Кишиневом. Пришлось матери с отцом и Павликом переселиться во флигель, Сережа, Петя и Алеша оставались в доме. Братья с новыми жильцами поначалу не ладили, дрались даже, но в итоге примирились и подружились.

В то время и сам Алеша поступил в гимназию. Учился, надо сказать, хорошо, особенно по математике, геометрии, прекрасно рисовал.

– А чего вы не спите? – спросила Лидочка. Никто и не заметил, как она тихонечко пришла и села в уголочке.

– Да вот, Миша попросил меня о детстве рассказать, на меня и нахлынуло. Оно и вправду спать пора.

– Нет-нет, расскажи еще! – взмолился Миша. – Как ты рисовать учился.

– Ну, ладно, еще малость расскажу.

Однажды учитель рисования Голынский вывел гимназистов на натуру – изобразить Христорождественский кафедральный собор. Его построили полвека назад по заказу самого Воронцова, генерал-губернатора Новороссии и Бессарабии. А спроектировал его Абрам Мельников, архитектор выдающийся, но неудачник – получил первую премию за проект храма Христа Спасителя в Москве, а императору Александру Павловичу более приглянулся мистический вариант Витберга… Потом бедный Абрам Иванович стал участвовать в конкурсе на проект Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге. И, представьте себе, снова победил, снова его проект признали самым лучшим… И снова появился более удачливый соперник, француз Монферран, и государь император утвердил его проект!

Вот так, человек работает, работает, а в итоге его проект, признанный лучшим, остается только на бумаге и вряд ли будет использован где-то в другом месте. Напиши картину, она, быть может, не будет признана шедевром, но все равно ее где-нибудь повесят в картинной галерее, и люди придут полюбоваться. Напиши книгу, ее, допустим, не станут читать всей страной, как «Войну и мир», но все равно кто-нибудь напечатает, и найдется хотя бы один благодарный читатель. А в архитектуре, увы, случаются подобные досадные казусы. Так и произошло с несчастным Абрамом Ивановичем, мог стать автором храма Христа Спасителя в Москве и Исаакия в Петербурге, а прославился лишь несколькими храмами в отдаленных от столиц городах, включая Кишинев.

Впрочем, есть еще одна штуковина, прославившая его. В Московском Кремле имеются царь-пушка и царь-колокол. А вот в Санкт-Петербурге есть царь-ваза. Ее еще называют Колыванской. Стоит она в Эрмитаже, и автор – Мельников.

Сколько раз Алеша проходил мимо красивого кишиневского собора в стиле русского классицизма, с четырьмя шестиколонными портиками вдоль всех фасадов, увенчанного массивным куполом на высоком барабане, прорезанном восемью крупными световыми окнами. Сколько раз вместе с семьей входил внутрь, чтобы, любуясь фресками, отстоять богослужение и причаститься, а на Пасху громче всех прокричать: «Воистину воскресе!» Но лишь теперь, внимательно рисуя творение Мельникова, он как-то особенно почувствовал его, а в какое-то мгновение даже стало страшно – будто он вжился и сам стал превращаться в этот собор! А тут окрик учителя:

– Щусев, разве вы не видите, что у вас одно окно на барабане меньше остальных? Потрудитесь исправить.

Он хотел послушаться, но вдруг рука не поднялась.

– А, по-моему, так лучше.

Но Голынский стоял на своем:

– У вас лучший рисунок из всех, но он не соответствует оригиналу всего в одной детали. Могу ли я