Александр Тиняков. Человек и персонаж - Роман Валерьевич Сенчин

наши церкви и нашу культуру, – либо потеряем всё и подпадем под власть дьяволопоклонников-жидов и масонов. Да не будет второго».

Но все это в переписках, в частных разговорах. Дружеские, товарищеские дискуссии.

«„Исповедь Антисемита“ и сопутствующие ей обстоятельства представили Тинякова в свете столь неприглядном, что и симпатизировавшие ему люди вынуждены были от него отвернуться», – пишет Юрий Колкер в предисловии к публикации писем Ходасевича Тинякову[12]. Не совсем так. И после «Исповеди…» практически никто от Александра Ивановича не отвернулся.

Такое печально-нежное письмо отправила ему Зинаида Николаевна Гиппиус 24 марта 1916-го:

Я не то что осуждаю вас, Александр Иванович, но мне очень грустно на вас смотреть. Если вы «довольны и счастливы» – тем грустнее. Не оттого, что «мудрость печальна», а оттого, что вам не от чего быть сейчас собою довольным. Да и всё у вас надрыв. Ослепли и путаете, смешиваете и важное, и неважное, без перспективы. <…>

Я повторяю: ни ссориться с вами, ни «запрещать» вам что-либо – намерения не имею. Если бы вы слушались советов – я бы вам их давала. Но вы их не слушаетесь, значит – бесполезно. Смотрю на вас совершенно иначе, нежели вы сами на себя. Даже обратно. Т. е. ваши поступки и ваши «страстишки» (вроде «заведу драку» и пр.) я считаю вредными, – слегка для других, весьма для вас самого; и мелкими: неумными даже, почти «провинциальными», вроде скандальчиков губернского чиновника в подпитии. Но вас самого – я считаю человеком талантливым, с хорошими возможностями. Я вижу вашу правду, даже когда вы лжете и выкручиваетесь, и тем более мне грустно и жалко… не вас, а вот эту обиженную правду, вами в вас попираемую. Почти попранную. <…>

Видите, мы смотрим совершенно противоположно на одного и того же человека, – на вас. Кто-нибудь ошибается. Но тут уж надо сказать открыто: ошибаетесь вы. Не я.

Тинякова принимали Алексей Ремизов, Александр Блок; кажется, ему действительно готовы были простить «печальную юношескую ошибку» если не все, то многие либеральные и беспартийные издания. Но Александр Иванович продолжал оправдываться так, что это напоминало нападение. А потом и вовсе пошел вразнос.

* * *

Семнадцатого апреля 1916 года в «Земщине» появилось открытое письмо (адресованное формально редактору газеты) за подписью уже никакого не Куликовского, а лично Александра Тинякова. Цитирую:

…Поскольку иудаизм является выражением семитического духа и поскольку христианство является преодолением и отрицанием иудаизма, – постольку я и до сих пор являюсь антисемитом, и впредь таковым останусь и от Иисуса Христа не отрекусь.

<…> Я никогда не позволю себе бросить камень в его (Андрея Ющинского. – Р.С.) могилу, как это сделал недавно г-н Горький, который погибшего, несчастного, замученного мальчика со злою насмешкою назвал «вороватым» (Сборник «Щит», изд. 1916, ст. 58, строчки 7–8 сверху). Г-н Горький не назвал, правда, имени Ющинского, но что его намек направлен именно в эту сторону, ясно для каждого, кто знаком с «либеральной» литературой по этому вопросу. Укажу для примера на книгу г. Бонч-Бруевича – «Знамение времени» (Спб, 1914), где на первых же страницах «любвеобильный» автор называет убитого мальчика «юношей, на которого воровская шайка возлагала много надежд» (стр. 3). <…>

Как ни незначительно мое литературное имя, – из истории, случившейся со мной, – можно ясно видеть, что вся прогрессивная печать в России находится в еврейских руках, вследствие чего все дурные стороны еврейства, несомненно существующие, замалчиваются. Я же не вижу никаких разумных оснований для того, чтобы рабствовать перед евреями и потворствовать их деспотическим замашкам. Указание на то, что евреи находятся в стесненном положении, «не имеют прав» и вследствие того бессильны, – рассчитано на людей очень глупых или, по крайней мере, мало думающих. Для тех же, кто желает и способен подумать над «еврейским вопросом», – сразу должно быть видно, что евреи – не слабы, а напротив того – представляют собой огромную силу и силу, несомненно, враждебную как нам, русским, так и всем индоевропейцам.

Это письмо Тиняков послал Ремизову, Блоку, Сологубу, Мережковскому, Горькому «и нек. др. лицам».

На следующий день Александр Блок ему ответил (письма этого нет в знаменитом собрании сочинений Блока 1960-х – понятно почему):

Многоуважаемый Александр Иванович.

Мы с Вами почти одинаково думаем о евреях. Я не раз высказывал и устно и письменно (хотя и не печатно) – евреям и неевреям – мысли, сходные с Вашими; иногда и страдал от этого, хотя далеко не так, как Вы.

Возразить могу только вот что: как ни удивительно, что «Земщина» поместила письмо со столькими левыми оговорками (правда, я знаю «Земщину» только с чужих слов), – все-таки я не стал бы печатать подобные заявления в такой газете <…>.

Не будем назначать дней и часов; просто, если вздумаете, зайдите ко мне когда-нибудь часов около 6-ти; почти всегда (кроме воскресений) мы в этот час обедаем дома.

Всего Вам хорошего, жму Вашу руку.

Тиняков послал Блоку ответное письмо:

…Евреи сумели крепко связать себя с освободительными движениями русского общества, внушив «большинству» мысль, будто еврейство – сила прогрессивная. На самом же деле еврейство – сила только внешне – революционная, а революционные движения не всегда бывают прогрессивны, но, по большей части, только конвульсивны и, как таковые, они часто ведут не к возрождению, а к ослаблению народных сил, и, следовательно, считать Революцию непременно составной частью общественного прогресса – нельзя. Не думаю, чтобы Гете или Толстой были враждебны прогрессу, но вряд ли у Революции найдется много столь серьезных противников, как они.

Работать в правых газетах мне будет, вероятно, нелегко и многим придется «поступиться», – но пусть пропадет моя личная литературная «карьера», – лишь бы удалось сделать хоть что-нибудь для укрепления в правой прессе литературного отдела.

В те месяцы Александр Иванович редко писал стихи. Вот одно из немногих:

Безысходней гроба мое одиночество —

(До жизни, и в жизни, и в смерти самой!) —

И нет ни единого в небе пророчества,

Что новое солнце взойдет надо мной.

Ты не дал мне, Боже, любви человеческой,

И вот без нее не могу я понять

Ни воли Твоей, и ни ласки Отеческой,

И мне не желанна Твоя благодать.

Любовь Твоя, Господи, сердца не радует,

И ты мне навеки, навеки чужой —

И в адские пропасти медленно падает

Душа, не согретая лаской земной.

* * *

Укреплять в правой прессе литературный отдел