Опыты для будущего: дневниковые записи, статьи, письма и воспоминания - Александр Михайлович Родченко

часто и тихо и вкрадчиво разговаривала о кубизме. Как бы подтверждая кубизм, она имела очень интересное лицо черной монахини со сдвинутыми, смотрящими в двух совершенно разных выражениях глазами, с несколько деформированным кубистическим носом и тонкими монашескими губами. Она больше всех понимала кубизм и серьезнее других работала.

Бруни относился к выставке несерьезно и участвовал из-за дружбы к Татлину, а сам был целиком в «Мире искусства». Но он любил Татлина, был молод и потому задорен и смел.

Васильева – седенькая бойкая женщина, видавшая виды и жившая в Париже – как художник была в меру способна и кубистична, несколько легковесна и пустовата и не вызывала у публики особого интереса.

О Малевиче я уже писал, и первое впечатление о нем не изменилось до конца жизни его.

Мы вместе с Татлиным мечтали уехать на Урал, в Сибирь, для чего завели две винтовки. Это было во время первой империалистической войны с Германией.

Владимир Евграфович нашел себе японский карабин, а мне – германский, патронов было целый ящик, да еще пулеметная лента и разрывные пули.

Всё это я тайно от полиции принес домой, а жили мы с Варварой на Каретно-Садовой у хозяйки, муж которой был сослан как немец, я его и не видел. Комнату мы снимали на первом этаже, с двумя окнами. Между рамами под вату я сложил патроны, а карабин повесил за шторой у окна, она и днем и вечером его скрывала.

Там он довисел до Октябрьской революции.

Помню, что были ночные дежурства во дворе от воров, но ружье было одно на пятерых, и когда пришло мое дежурство, ружья этого не оказалось, а я отказался дежурить без ружья, сказав, что мне охранять нечего, а если ко мне придут воры, то им не поздоровится.

Когда пришел Октябрь, стали ходить и забирать оружие, но мне было жалко отдавать, а больше спрятать было негде. Тогда мы решили с В. Е. спрятать под полом у него в мастерской, но для этого я должен был принести карабин к нему. А как?

Я взял доску чертежную, завернул в бумагу карабин, наружу высунул рейсшину и принес. И о ужас! В. Е. нет дома, дверь заперта. Что делать?

Но над дверью есть дырка. Я в эту дыру и сбросил ружье, написал записку на дверях: «Был, не застал, принес, осторожнее открывайте дверь. Родченко».

Без меня карабин он запрятал.

А патроны – большую часть Варвара, ходя за хлебом, выбрасывала на бульваре в снег.

Вскоре на Малой Дмитровке на бывшем купеческом клубе появился черный флаг и плакат на дверях «Федерация анархических групп. Записывайтесь в черную гвардию!»

В скором времени открылся клуб «Анархия».

Меня это очень заинтересовало, и, не выдержав, я однажды туда зашел и, пройдя коридор, вошел в комнату с названием «Штаб Черной гвардии». Там стоял длинный стол, покрытый черным сукном. У окон стояли два пулемета, прикрытые от окон ширмами.

Сидел человек с маузером без кобуры за ремнем. Я ему предложил свои способности художника.

Он заказал мне плакат о черной гвардии и написать на флаге «Анархия».

Я это сделал и стал ходить слушать лекции Саши Чёрного[47] и братьев Гординых[48] и др., а также об искусстве Алексея Гана[49].

Братья Гордины мне не нравились. Саша Чёрный очень «христосообразен» и не от мира сего.

Алексей Ган, красивый элегантно одетый, интеллигент, тоже сперва не понравился.

Оказывается, он вел отдел искусства в газете «Анархия» и вел студию самодеятельности.

В зале часто бывал Жолтовский, архитектор, иногда и Татлин.

Я болтался при штабе и не шел в студию к Гану до тех пор пока Татлин и Моргунов[50], получив мандаты от Московского Совета рабочих и крестьянских депутатов, не пришли к Гану, чтобы договориться об охране особняков от расхищения и следить за этим. Тут я и познакомился с Алексеем Ганом.

Мне поручили охрану особняка Морозова на Сретенке [Спиридоньевке? – А. Л.], где были гравюры и фарфор. Там помещалась группа «анархистов-коммунистов».

Я ходил туда каждый день и работал над тем, что всё художественно ценное сносил в одну комнату, ключи от которой были у меня.

«Анархистов» было несколько человек, среди них несколько женщин… Что они делали по вечерам – не знаю, так как я уходил часов в пять-шесть домой.

Днем они тоже, по-моему, ни черта не делали. Куда-то уходили, приходили и спали. Где они ели, я не знаю. Ко мне относились немного враждебно и настороженно: я вроде был наблюдающим от Моссовета, от коммунистов…

Но я никогда этому не придавал значения и старался с ними даже общаться, но этого не произошло.

Как-то раз днем мне они заявили, что обвиняют Федерацию в воровстве и продаже, и сейчас приедет грузовик их разоружать.

Началась подготовка к защите.

Стали щелкать затворами, насыпать патроны, заряжать гранаты, пробовать пулемет.

На меня стали совсем косо поглядывать.

Приехала какая-то комиссия и… грузовик с вооруженными, который встал вдали в переулке, а трое, среди которых был Алексей Ган, заперлись с главарями группы «анархистов-коммунистов».

Все ждали… и я в том числе…

Но вышел покачиваясь, Алексей Ган и заявил мне, что всё улажено. И я ушел домой.

С Ганом я познакомился и начал писать в газете «Анархия» дикие статьи, вроде:

Будьте творцами![51]

Как творец-бунтарь, я говорю вам всем, еще способным разрушить, уничтожить всё старое, всё изжившее, всё мешающее, всё умирающее, всё лишнее, всё порабощающее, угнетающее нас.

Вам, стоящим у власти, вам, победителям, говорю: не останавливайтесь на пути революции, идите вперед и, если вам помешают в творчестве жизни рамки ваших партий, договоров, разрушьте их, будьте творцами, не бойтесь потерять что-либо, ибо дух разрушающий есть дух созидающий, и ваше революционное шествие даст вам силы творческой изобретательности и ярким будет ваш путь творчества революции.

Вам, вставшим у власти, вам, победителям, братьям по духу, творцам кисти, пера и резца, вам, которые еще вчера голодали на чердаках, а сегодня комиссары искусства, говорю: не баррикадируйтесь письменными столами своих коллегий и канцелярщиной, помните, что время идет, а вы еще ничего не сделали для своих братьев и они по-прежнему голодны, как и вчера… Помните о творчестве бунтарей!

Вам, стоящим у жизни, всему живущему человечеству говорю: будьте все богами и властителями, не кутайтесь в старые одеяла искусства бабушек, не спите на пуховых перинах любви прадедушек, не жуйте мертвых слов науки. Не пугайтесь жизни бунтарства, стройте свою жизнь без опек и предрассудков, будьте героями для