Паустовский. Растворивший время - Олег Дмитриевич Трушин

описывает своё путешествие на теплоходе, но главное в повествовании всё же не впечатления от «маленького, грязного, торгового» города, а наслаждение природой, созданными ею образами – рекой, небом с тучами, несущими «с собой серебристые полосы тёплых дождей», далёкими лесами… И город словно мираж, проступающий вдали. Чуждый городской пейзаж, нарушающий размеренное течение жизни, предначертанное природой. И над всем этим антуражем – глубокое философское рассуждение о буднях, о том, где же тот самый праздник жизни, «где вихрь красок, яркость жизни», если «везде идёт нудная, надоевшая работа, везде пот и ругань, пьяные крики и тоскующие дали». Лиризм и вольность ассоциаций, внутренний подтекст желания увидеть иное… Задумал ли Костя Паустовский вложить в рассказ такую глубину? Или всё сложилось само собой?

Приблизительно в это же время Паустовский написал ещё один рассказ – «Четверо», опубликованный годом позже в молодёжном ежемесячном журнале «Рыцарь» за октябрь – декабрь 1913 года и определённый редактором как повесть с подзаголовком «Эскиз».

Исследователи творчества Паустовского до сих пор гадают, какой рассказ был написан им раньше – «На воде» или «Четверо», не находя в последнем той глубины социально-психологического наблюдения, как в первом.

Возможно, воодушевление от напечатанного «Огнями» «На воде» сподвигло автора передать свой более ранний литературный опыт – рассказ «Четверо» в другой журнал, редакция которого располагалась в доме 15 по улице Сретенской, в квартире издателя, литератора и любителя искусств Евгения Михайловича Кузьмина.

Что привело Костю Паустовского в редакцию «Рыцаря», сказать сложно, но рассказ был напечатан уже без всяких псевдонимов, за подписью Паустовского.

Перед читателями предстают четверо друзей – гимназист, двое знакомых ему студентов и художник. Все они, поселившись на два месяца в глуши, «в далёкой лесной караулке», заняты очень важным делом – поиском смысла жизни. И каждый видит этот смысл по-своему. В уединении от людской суеты, в единении с природой для каждого из них открывается свой путь принятия жизни, возможность услышать себя как бы со стороны.

«Четверо» действительно «эскиз». Своеобразный этюд, штрих к большой литературной картине, название которой – «Повесть о жизни». Штрих – и не более! Юношеский максимализм пробрался и сюда. Оттого и рассказ получился несколько нагромождённым и хлипким, наигранным, а потому и путаным. Паустовский, хорошо понимая слабость этого рассказа, никогда не делал на нём акцента как на первом своём литературном опыте, «выскользнувшего» к читателю по юношеской наивности автора.

И всё же для Паустовского публикация двух этих рассказов была подобна желанию взлететь, воплощению детско-юношеской мечты, когда взятие любой высоты – большой праздник.

Стоит отметить, что первые литературные опыты Паустовского были отнюдь не в прозе, а в поэзии. И в литературу его долгое время «манила» именно поэзия.

«Когда я был гимназистом, я, конечно, писал стихи, такое множество стихов, что за месяц исписывал толстую общую тетрадь. Стихи были плохие – пышные, нарядные и, как мне тогда казалось, довольно красивые. Сейчас я забыл эти стихи. Помню только отдельные строфы. Например, такие: “О, срывайте цветы на поникших стеблях! / Тихо падает дождь на полях. / И в края, где горит дымно-алый осенний закат, / Пожелтелые листья летят…/.

В стихах и неясном волнении прошла бо́льшая часть моей бедной и по существу довольно горькой молодости.

Вскоре я бросил писать стихи. Я понял, что это мишура, цветы из хорошо раскрашенных стружек, сусальная позолота»{49}.

Это признание Паустовского о юношеском увлечении поэзией, высказанное в «Золотой розе», больше походит на оправдание некой шалости младых лет, нежели на подтверждение очевидного и очень важного эпизода в биографии писателя.

Что поделаешь, увлечение поэзией в юношестве – само собой разумеющееся. Мало кто, и не только из будущих литераторов, был подвержен ей в отроческие годы, отдаваясь максимализму грёз, где воля романтики повелевает разумом и где благодаря сочинительству кажется, что весь мир у твоих ног. И всё-таки занятие стихосложением в молодости – занятие не только созерцательное, но и полезное для облагораживания мыслей, а значит и для воспитания ума. А при таких обстоятельствах все теории стихотворства отступают на второй план.

Можно по-разному относиться к ранней лирике Паустовского (впрочем, поздней-то и не было). Искать в ней строки подражания известным поэтам и критиковать за «неумелый» ямб. И то и другое в данном случае будет уместным. И всё же поэтические строки, рождённые юношеским стремлением обнять необъятный мир рифмой собственных вирш, и есть посев тех самых знатных «озимых», из которых со временем Паустовским-прозаиком будет собран богатый урожай стихов в прозе.

Во сколько лет Костя Паустовский написал своё первое стихотворение? Во флигеле ли в Лукьяновке или же в тесной каморке Дикого переулка у пани Козловской? А быть может, в тени уютного сада, что окружал гимназию, или же на литературном кружке у Селихановича?

Для Кости Паустовского увлечение поэзией было сродни разговору самим с собой, возможность прочувствовать своё собственное внутреннее состояние. Его стихотворения были о том, на что откликалась и отчего болела его юная душа, что будило впечатления и вызывало чувство благодарности к жизни. Отсюда столько меланхолии и тоски. И пусть в этих виршах не было какой-то особой одухотворённости и колорита, они излучали благородство их создателя.

Я люблю золотую Медведицу,

Млечный Путь – серебристый поток;

Я люблю сквозь туман гололедицы

Увидать золотой огонёк.

Потемнели снега истомлённые,

Над рекою – шуршанье и плеск.

И берёзы, зарёй озарённые,

Пьют весенний, ласкающий блеск.

Я люблю у часовен молящихся,

Я брожу по полям, среди сёл.

И в лесах, под снегами таящихся,

Я душистый подснежник нашёл.

Я люблю над холодными нивами

Неба Севера смутную даль.

Ветер шепчется с голыми ивами,

Навевает святую печаль.

Так Паустовский в одном из стихотворений уже тогда наводил мосток от юношеских поэтических грёз к душевной волнующей прозе, описанию которой посвятит всю свою жизнь.

И стоит ли тут говорить о том, что те стихи были так уж плохи (как о них отзывается сам автор) и что они не заслуживают внимания? Конечно, в них не стоит искать какой-то особенной индивидуальности, какой-то определённости и чёткости. В них, разумеется, нет посвящений, и написаны они всего лишь под камертон души, тем самым передавая собой внутреннее состояние их написавшего. Будь они напечатаны, вряд ли имели бы успех. Скорее всего, уделом этой игры в литературу стала бы поражающая критика, после которой их автор вряд ли взялся бы за дальнейшие поэтические опыты.

Ну а если говорить