Аннелиз - Дэвид Гиллхэм

бумаг, они болтают.

— Тоже помогает тянуть время, — поясняет Пим. — Думаю, это меньшее, что мы можем сделать для наших помощниц, правда? Пусть Мип и Беп достанется чуть меньше работы. Где бы мы были, если бы не они?

И как девочкам жаловаться после таких слов Пима? Именно женщины из отцовской конторы взяли на себя ежедневную помощь. Конечно, добрые голландские сотрудники и партнеры, господин Кюглер и господин Клейман, заправляют финансами, чтобы в кубышке водились деньги. Но все, что касается покупок, ловкого обращения с продуктовыми карточками, договоров с надежными мясниками и бакалейщиками — а ведь надо еще тащить покупки по улице и по крупощей, недолго заработать вывих, голландской лестнице, — все это взяли на себя женщины. Это они добывают юбки и свитера для Марго и Анны, когда они вырастают из собственных вещей. Именно они добывают мыло и зубной порошок, придумывают курсы заочного обучения, чтобы узники не скучали, не забывают о цветах на день рождения, подбадривают их и вселяют надежду.

Так, значит, помочь им, женщинам, ежедневно рискующим жизнью, чтобы заботиться об узниках? Разве Анна станет спорить? Нет, конечно. И хотя утром у нее снова ужасно болела голова, она помогает Марго разбирать рецепты для «Пектакона». Скукота. Лучше бы позаниматься французским или английским. Почитать биографию Екатерины Великой. Сыграть в карты или поддразнить Петера: оказалось вдруг, что он не такой уж болван, и улыбка приятная. Только бумажная скучная возня, но и то — не смотреть же на грызню взрослых. Мать и госпожа ван Пеле снова воюют из-за того, что кто-то неаккуратно обращался с чьей-то посудой и теперь там трещина.

— Как думаешь, Петер симпатичный? — спрашивает Анна. Она приняла решение задавать эти вопросы лениво-любопытным тоном, как будто ответ совершенно не интересует. Как думаешь, луна правда сделана из зеленого сыра? Как думаешь, Петер ван Пеле симпатичный?

— Симпатичный? — Марго слегка встряхивает головой. — Ну, он недурен. И сильный, это точно, — отвечает она.

— Но он ведь… особенный, не замечала?

— Думаю, стеснительный. — Марго скрепляет пачку бумаг. Щелк-щелк степлера ставит точку после ее фразы. — Но почему ты спрашиваешь мое мнение?

Взгляд искоса.

— Почему? А почему бы нет?

— Ну, не знаю. Это же тебе он нравится, так?

Анна застывает на месте.

— Ты это о чем?

— О том, что он тебе нравится.

— Я такого не говорила!

— Перестань. Это и так видно.

Анна сглатывает комок: она чуть не в панике. Неужели она себя выдала?

— Я всего-то хотела знать, всего-то спросила, видишь ли ты в нем что-нибудь особенное?

— Ну, вижу. Как и в тебе, — ухмыляется Марго.

— Ха-ха, — ехидничает Анна. — Какая у меня остроумная сестричка?

— И да, я считаю его привлекательным. Необычным, да.

Минутная тишина. Анна вертит стопкой накладных.

— Так ты не интересуешься?

— Чем не интересуюсь?

— Будто не понимаешь. — Анна берет степлер и — щелк! — соединяет листы в уголке. — Петером.

При этих словах Марго поправляет очки, держась пальцами за края оправы, обдумывая ответ.

— Ну, раз уж ты об этом заговорила, он — единственный доступный нам мальчик…

Анна, упавшим голосом:

— Издеваешься?

— П-ф-ф. Конечно, издеваюсь! Как я могу интересоваться Петером ван Пелсом! Он на год моложе меня!

— И что?

— Да то, что девушка не должна быть старше парня. Это не годится.

— Но девушка может быть моложе парня. Ты это хочешь сказать?

— О, Анна, ради Бога. Имено это я и говорю. Я тебе разрешила.

— Я не просила твоего разрешения. Разрешила что?

— Заигрывать с Петером, если хочешь.

Айна изображает интерес к бумагам в своих руках.

— Мама говорит, что воспитанной девице не подобает заигрывать с мальчиками.

Марго хмурится:

— С каких пор ты вдруг стала прислушиваться к маме? И вообще обращать внимание на кого-нибудь и на чье-либо мнение, кроме себя и собственного мнения?

Анна тоже хмурится. Она все еще притворяется, что разбирает бумаги, но на ее глаза набегают слезы.

— Ты меня обидела, — говорит она. Марго смущенно поднимает взгляд. — Знаешь, я не бесчувственная, Марго. Всем нравится думать, что так и есть, но это не так.

Марго светлеет лицом.

— Мне очень жаль, — просто говорит она Анне. — Ты права. Это может обидеть.

Анна пожимает плечами и вытирает слезы.

— Ладно. Сменим тему, если не возражаешь.

— Как хочешь. — Марго встает и роется в картотеке.

— Я много думала над тем, что буду делать, когда кончится война, — заявляет Анна. — И решила, чем займусь.

Марго, не поднимая взгляд от шкафчика с картотекой:

— Ну и?

— И решила, — повторяет Анна.

— Итак, — Марго рассматривает бумагу в своих руках и засовывает ее на место. — Поведай нам великий секрет.

— Я хочу стать знаменитой писательницей.

Взгляд искоса.

— Знаменитой писательницей? — повторяет сестра.

— Думаешь, я шучу?

— Думаю, ты в своем репертуаре. — Тишина. Марго закрывает шкафчик. — Так что именно?

— Что — что?

— Что именно ты будешь писать?

— О, то, что все обожают.

— Вон как.

— Может, стану писать романы. — Тон Анны делается задумчивее. — Или статьи. Кто знает?

— Международный успех?

— Да. Международное признание, квартиры в Лондоне, Париже и Нью-Йорке. Да-да, во всех трех городах.

— Писатели не могут жить в Нидерландах?

— Я не хочу. Мне хочется повидать мир.

— Угу. Подай вон ту папку.

— Подать тебе…

— Папку с бумагами. Анна. На которую ты положила стеллс'р.

— А-а, — говорит Анна. Убирает степлер и подает папку.

— Спасибо.

Секунда — и Анна спрашивает сестру:

— А ты?

— Я?

— Чем собираешься заниматься ты? — Анна не ждет, что сестра ответит. Обычно игры в духе «что, если» Марго не жалует. Но, к немалому удивлению Анны, Марго перестает работать. Ровно на столько, сколько ей надо, чтобы обдумать ответ.

— Пожалуй, — говорит Марго, — пожалуй, я бы хотела поехать в Палестину и стать акушеркой.

Анна вздрагивает.

— Правда?

— Я разве не говорила?

— Может, и говорила, но я решила, что ты шутишь. Ты хочешь в пустыню?

— Не вся Палестина пустыня, Анна.

— Но и не Нью-Йорк и не Лондон.

— И что? Может, мне интереснее помогать людям.

Тишина. Анна смотрит на стопку мятых накладных.

— Что-то хочешь сказать? — спрашивает Марго.

— Ничего, — отвечает Анна. — Кроме того, что ты, как обычно, жертвенная. Поедешь принимать детишек Сиона на благо евреев.

— И вовсе не всегда я жертвенная.

— В сравнении со мной — да.

— Ну, может, ты станешь писать на благо евреев.

Анна моргает, продолжая хмуро рассматривать бумаги. Писать на благо евреев. Поднять их из бездны страданий и показать их в таком свете, в каком это всегда было угодно Господу: как образцы добродетели. Не слишком ли возвышенные грезы для девочки?

— Может, и стану, — отвечает она.

За ужином она пробует рассказать